Александр Градский

Народный артист России Александр ГРАДСКИЙ с равным успехом выступает в самых разных ипостасях. А в обозримом будущем в Москве появится новый театр под его руководством. Об этом и о многом другом пойдет речь в беседе с нашим гостем.

— Александр Борисович, существует всем известная фраза: «Нет музыки "серьезной" и "легкой" — есть музыка плохая и хорошая». А как относитесь к такой поправке: «Нет музыки плохой и хорошей — есть музыка для кого-то плохая, для кого-то хорошая»?

— Хорошая поправка. Я сам иногда пользуюсь этими понятиями. Скажем, я знаю, что Чайковский гениальный композитор, но в его музыке (пусть это не покажется кощунственным) мне особо нравятся Шестая симфония и «Пиковая дама». А Первый концерт не очень... В общем, я могу высоко оценить мастерство человека, но то, что он сделал, может быть мне не близко...

— Что для вас является критерием отличия «хорошего» от «плохого»?

— В первую очередь, конечно, профессионализм — высокий, низкий, средний. Дальше — «нравится или не нравится». Если то или иное произведение мне не нравится, я никогда не назову его гениальным. Я могу сказать, что оно высокопрофессионально. А гениальность — это когда мое собственное понимание этого слова полностью совпадает с теми ощущениями, которые я испытываю, когда соприкасаюсь с ним. В принципе, конечно, все это очень субъективно. Может быть, гениальность - это то, что действует на тебя таким образом, что ты не можешь объяснить в чем дело? Для меня это почти все, что написал Бах, почти все, что написали Моцарт, Мусоргский, Прокофьев. Кроме его опер.

— А из более современных — Шнитке, например? Одно время в ходу была шутливая поговорка: «С миру по нитке — музыка Шнитке».

— Неправильная поговорка. Вне всякого сомнения, это выдающийся композитор. Если мы начнем разбирать творения Чайковского, его сочинения малых форм, там столько заимствовано — и у себя, и у других! И у Берлиоза, и у Кюи. Даже не стоит об этом говорить. Вот сейчас год Глинки — если разобрать его итальянский период, сделанное в его опере «Руслан и Людмила», то можно найти столько ассоциаций... Могу предложить вам сказанное Глинкой: «Музыку сочиняет народ — мы ее только аранжируем».

— Принято считать, что высшая похвала для автора, когда его сочинение воспринимают как народное.

— Не знаю, кем так принято считать. Приятно, когда люди твои вещи знают, поют. Кстати, для меня это не является показателем того, что это хорошее произведение. Мы знаем немало примеров, когда вещи абсолютно бездарно сделаны и при этом на слуху у всех. Я говорю о примитивной поп-музыке, которая сейчас в ходу. Что же до народности в музыке, то у меня, к примеру, есть цикл «Русские песни». Я их исполняю по-своему. И когда я спросил своего педагога в консерватории Анну Васильевну Рудневу, имею ли я на это право, она сказала: «Ты такой же русский человек, как и все. Ты можешь добавить кое-что свое, и немало, к передаче по устной традиции». В моем исполнении «Ничто в полюшке» имеет мало общего с той же песней в исполнении какого-либо другого певца.

— Что явилось изначальным импульсом, когда вы решили посвятить свою жизнь сцене?

— Желание петь. Я почувствовал, что у меня есть данные, а это ощущение — такая страшная зараза, что невозможно ей противостоять. Нужно было научиться себе аккомпанировать. До этого я играл на скрипке, но петь под скрипку было неудобно. Появилась гитара, я стал учиться играть на ней. А потом возникли «Битлз» и поставили все на свои места.

— Скрипку совершенно забросили?

— Иногда играл на записях, точнее сказать — имитировал. Из меня бы не вышел скрипач, это я чувствовал.

— По большому счету — не жалеете, что не пошли по оперной стезе?

— По большому счету — нет. Я четыре месяца проработал в Большом театре по приглашению Светланова. Вообще-то я был приглашен надолго, но потом мы с ним вместе ушли. Честно говоря, мне просто не захотелось связываться с этой средой. В целом я трактую свою жизнь как свершение неких актов. Например, открываешь свой театр и делаешь таким, каким до тебя еще никто не придумал. Или ставишь десять киловатт аппаратуры, в то время как все работают на восьмиста ваттах. Много лет спустя ты понимаешь, что сама подобная игра была достаточно безнравственна, но эффект-то фантастический! Эффект греет душу. И Большой театр тоже был своего рода актом, способствующим выделению адреналина в крови. Пусть недолго, но я вкалывал на совесть в нескольких спектаклях.

— Вы неизменно подчеркиваете роль «Битлз» в вашей жизни. Неужели эта четверка имела такое решающее значение?

— Точно так. Поворотным моментом к занятиям в музыкальной школе, а позже в консерватории стали именно «Битлз». Это уже был чуть более ранний их период — не времен пресловутого «Сержанта Пеппера», а где-то году в шестьдесят пятом. Мой дядюшка ездил заграницу в составе ансамбля Игоря Моисеева, привозил пластинки, так что в шестьдесят третьем я уже хорошо знал их музыку. А в шестьдесят четвертом они уже гремели на весь мир, все переписывали их пленки.

— Как вы относитесь к тому, что вас называют родоначальником, патриархом русского рока? Андрей Макаревич, когда его спрашивают, как он пришел в рок, отвечает двумя словами: «Градского услышал».

— Правильнее будет сказать, что я главный (ха-ха-ха...) — ибо первый может не быть главным. В моем случае эти два определения совпадают, и вопрос действительно задают часто. Но ничего хорошего для себя я в этом не вижу. Потому что основать то дерьмо, которое с утра до ночи крутят в эфире — честь небольшая. В семидесятые годы была надежда, что мы все здорово поработаем над собой, что все это поэтапно будет улучшаться, вот-вот к чему-то приведет. И когда все рухнуло, а меня тут начали называть отцом-основателем — мне стало не по себе.

— Тогда, быть может, как патриарх вы, наконец, ответите на вопрос, какой я задаю всем нашим рокерам: почему отечественный рок такой однообразный, почему у нас не появились свои «Пинк Флойд», «Куин» и так далее?

— Потому что в какой-то момент все-таки пошли не за мной. Пренебрегли теми эстетическими позициями, какие я предлагал. «Куин»? На своих дисках я пою не хуже, на пять-шесть голосов. Пошли за Андрюшей Макаревичем, за Борей Гребенщиковым. Не скажу, что это был примитив, но другой подход — любительский. А любительский подход требует, скажем так, выдающихся любителей. Вот есть у нас то, что называют авторской песней. Там есть великие люди — Галич, Высоцкий, Окуджава, Визбор, Ким. А за ними — сотни, тысячи других сочинителей под гитару, у всех этих людей есть один-два удачных опыта, но не более. Явление состоит из пяти гениев и огромной массы посредственностей. Что хорошо получалось у Макаревича, Гребенщикова и Цоя, у их последователей получалось плохо - потому что любительство первых основывалось на таланте, на глубоких чувствах, а у вторых ни на чем не основывалось. А у меня подход был не любительский, а профессиональный. В американском «мейнстриме» есть понятие «болота» — высокий средний уровень. То есть: если ты выбираешь профессиональный подход, то уже попал хотя бы в девятку. А если выбираешь любительский, то надо сразу быть Андреем Макаревичем.

— Вам нравится то, что делает Макаревич в последние лет десять?

— Мне вообще всегда нравилось, что он делает — и год, и пять, и десять лет назад. Причем я не делю это на музыкальные и поэтические составные.

— Обязательно ли рокеру иметь музыкальное образование?

— Так это же главное!

— «Битлз» не имели.

— Они и закончили в семидесятом году — пока хватало влияния их саундпродюсера Джорджа Мартина. Конечно, они записали эпохальные альбомы, которые слушаются до сих пор, но ведь они не одни их записали. Помимо того, что они были гениально одарены, им еще Мартин подсказывал, какие вещи хорошие, какие плохие. Он бы никогда не выпустил ни одного альбома «Машины времени» в том виде, в каком ребята их записывали. Андрей прекрасно это мое мнение знает. Назовите мне западную группу, где музыканты играют не вместе: бас отдельно от барабанов, голоса нестройные... Боб Дилан разве что — так он один такой сумасшедший гений. Вы вот задумались, а я вам скажу: каждая «советская» группа играет нечисто и не вместе. Каждая! Мы их любим не за это. Однако это плохо в профессиональном смысле. Если оценивать футболиста по правилам игры в регби, то выяснится, что он никакой регбист. Просто рок-музыка в советском варианте не является музыкой. Теория типа «мы неряшливы, и в этом кайф» - типично российская теория.

— Считаете ли произведением искусства политические песни Джона Леннона?

— Почему нет? Хотя я бы не назвал их политическими, скорее социальными. «Дайте миру шанс» — гениальное сочинение в своей области, такая же кричалка, как «"Спартак" — чемпион!».

— А ваше восприятие рок-оперы — состоялась ли она как жанр?

— Как отдельный жанр, видимо, нет — я думаю, термин «современная опера» лучше. Современная опера от классической ничем не отличается по сути своей, кроме инструментария и манеры вокала. По способу, так сказать, звукоизвлечения между вокальными спектаклями кастратов и оперой Верди «Макбет» такая же разница, как между «Отелло» и оперой «Иисус Христос — Суперзвезда». А между Кальманом и «Шахматами» почти нет разницы.

— Сама собой вспоминается ваша опера «Стадион» — одна из первых подобных попыток в нашей стране. Прежде всего: почему вы избрали темой историю Виктора Хары? Разве не было проблем у нас?

— Совершенно случайно. Собственно, сам Хара, Пиночет и Чили меня не интересовали. Он был никакой певец, идеология тут тоже не при чем. Там была одна легенда, которую, кажется, мне рассказала Маргарита Пушкина. Я в нее поверил. Итак, на этом самом стадионе сидели двое — Виктор Хара и Анхель Парра. Оба были социалисты с гитарами. Только одному руки отбили и убили, а другой через несколько дней оказался в Лондоне. То есть, может быть, обоим предварительно было предложено сотрудничество. Об этом я и сочинил оперу: что движет человеком, Певцом, когда он плюет в лицо мучителям? Можно же было сказать: «Я подумаю, дайте время». А тут еще жена, дети... Легенда похожа на правду. Вот это меня заинтриговало. Конечно, я отождествлял себя с главным героем — как бы я поступил? Ответа не нашел по сей день.

— Как вам удалось уговорить Аллу Борисовну?

— Я не уговаривал, она сразу согласилась спеть партию жены Певца. И, кстати, я считаю, что это ее лучшая работа. А она считает, что худшая. Тут мы с ней расходимся, как и в моем отношении к Чайковскому.

— Вы не находите, что разбрасываетесь, пытаясь поспеть и там и сям?

— Не нахожу, раз получается удачно. Если ты умеешь сочинять, петь, аранжировать, писать симфонические произведения, балеты, музыку к спектаклям, юмористические вещицы... ты получаешь удовольствие от того, какой ты «могучий» и «разновеликий». Я считаю, что ничего невозможного нет, что можно писать не только музыку, но и стихи к ней, — а многие почему-то этого не делают. Бытует такое мнение, что талантливый человек талантлив во всем. Я его разделяю, только есть одно «но»: в каждом проявлении надо быть максимально работоспособным.

— Вы тщеславны?

— Нет. Мне безразлично, знают меня или нет. Чем больше меня знают, тем мне сложнее, потому что приходится постоянно быть человеком, приятным во всех отношениях. Если вас интересуют мои недостатки, то это излишняя эмоциональность. В жизни, я имею в виду. Хорошо, когда эмоции проявляются на сцене — в быту это выглядит иначе. Но, видимо, ко мне уже все привыкли и очень бы удивились, если бы я вдруг переменился. Надо сказать, что частенько слава о моем плохом характере опережает события...

— Я слышал, вас обвиняли в плагиате — начиная чуть ли не с вашей первой песни «Синий лес»...

— Я сам знаю, что у меня где-то есть попевки — раза четыре или пять. В «Синем лесе» просто кусочек из гимна ГДР, который, видимо, «торчал» в моей памяти — далее развитие песни другое, но тем не менее... Иногда я это делаю намеренно. Когда писал песню о Высоцком, то хотел, чтобы возникли ассоциации с Высоцким. В «Чужом мотиве» использовал мотив из Окуджавы, потому что это была песня о Булате: «Виноградную косточку бережно в землю зарою...» — «Телефон зазвонил без спроса и как-то бестактно...». Это называется ассоциативный ряд. В начале разговора мы уже этого касались — в музыке это не только дозволяется, но и приветствуется. А уж в малых формах сплошь и рядом. Маккартниевскую «Yesterday» тоже пытаются соотнести с каким-то сочинением средневекового менестреля, но это не имеет никакого значения: я не знаю того исполнителя.

— А так называемая табуированная лексика? В вашем «Антиперестроечном блюзе» встречается — прямо не произносится, но подразумевается.

— В песне это допустимо. Даже незашифрованный мат допустим как крайнее средство самовыражения. Существовали же скоморохи, распевавшие на площадях на матерном языке. Сейчас эти традиции исповедует группа «Ленинград».

— Это очевидная пошлятина. Более сложный пример — Егор Летов, лидер «Гражданской обороны».

— Общая оценка по его поводу у меня положительная. По-моему, это человек с болью в душе. Без надрыва невозможно заниматься сочинительством. Но опять же это все российское: ни играть, ни петь не умеет.

— Коснемся еще одного постулата: «Негоже переделывать в зрелости сделанного в юности». Вопрос ясен?

— Вы имеете в виду римейки? Расскажу показательную историю. В былые времена, когда пластинку приходилось пробивать по пять-семь лет, я все свои записи хранил у себя дома. В том числе двадцатичетырехканальные. Сами знаете, что это такое: со временем можно вынуть любой канал, любой инструмент и заменить другим. Сейчас все это можно было бы без проблем смикшировать в ультрасовременном звучании. Так вот, однажды я принес эти старые пленки в студию, положил на монтажный стол и размагнитил ко всем чертям.

— Не жалеете?

— Немного жалею. Но я поступил правильно — чтоб соблазна не было. Поскольку знал, что оный неизбежно появится.

— Еще одна сторона вашей жизни — кино. Многие певцы активно снимаются, но вас я помню только в телефильме «Камертон», где вы в эпизоде сыграли самого себя. Между тем ходят слухи, что Андрей Кончаловский в своем замечательном «Романсе о влюбленных» предлагал вам выступить не только в качестве композитора, но и драматического актера.

— Нет, это легенда. Там действительно возник конфликт (оттого и пошли слухи). А конфликт получился по другому поводу. Со мной хотели заключить контракт на написание шести песен, а не музыки к картине — таким образом, я бы оказался не композитором фильма, а всего лишь автором песен. И кто-то будет аранжировать мои песни. Я позвонил Андрону, он подтвердил: «Да, Саша, ты не член Союза композиторов, мы тебя так закамуфлировали». Я сказал: «Тогда я свои песни забираю и катись ты со своим фильмом!» — и бросил трубку. В конечном счете я настоял на своем, Андрон «пробил» меня как автора музыки, и хотя он это сделал в первую очередь в своих интересах, но я ему за то очень признателен.

— Поговорим о вашем главном на сегодня проекте — музыкальном театре.

— Особо говорить не приходится, поскольку открытие театра планируется года через два. Точнее сказать, это будет не театр, а театрально-концертный комплекс. Я постараюсь ставить там спектакли. Если спектакль не получится — не буду его показывать, вот и все.

— Есть на примете что-то конкретное?

— Есть, но говорить об этом преждевременно.

— Вас не смущают неизменные провалы мюзиклов на наших сценах за последние несколько лет?

— И очень хорошо, что они проваливаются, такие мюзиклы должны проваливаться. Лично я ушел с трех постановок, а кусочки других, которые видел по телевизору, окончательно отбили охоту к посещениям. Надеюсь, я сделаю лучше.

— «Стадион», надо полагать?

— Маловероятно — именно это произведение не сценично, оно может существовать только в аудио-варианте. К тому же сегодня социально-политическая тематика меня интересует меньше. У театра предполагается очень разнообразная жизнь: будут устраиваться концерты, шоу, презентации, творческие вечера, поэтические. Буду приглашать зарубежных «звезд» — тех, кто мне по силам, поскольку в театре всего шестьсот пятьдесят мест, это не всегда рентабельно. По счастью, не все артисты работают исключительно ради денег, как, например, в «Олимпии», где минимальные гонорары. Моя задача — сделать зал фантастически красивым, чтобы там были хороший свет и звук.

— Над чем работаете в данное время?

— Пишу оперу «Мастер и Маргарита», пока еще тоже в самом начале. Только что выпустил новый диск «Хрестоматия», он неплохо продается.

— У вас своя студия?

— Нет.

— Какое значение придаете деньгам? Существует ли для вас понятие «черный день»?

— Без денег трудно. Лично мне они нужны, чтобы тратить, а не набивать мошну. Бывает, конечно, когда я на что-то коплю. Но могу сказать, что я один из самых зарабатывающих авторов на продаже лазерных дисков — притом что у меня дорогие диски.

— С «пиратами» сталкиваться приходилось?

— Я им мало интересен, на мне они много не заработают. Иногда приходится натыкаться на несанкционированные диски. Но дело в том, что их очень легко отличить: если диск стоит десять долларов, то это мой, а если два-три — то это некачественная подделка. Мои поклонники предпочитают покупать хорошие диски, я их так воспитал. И, кстати, это один из способов борьбы с «пиратством».

— Насколько вы востребованы как концертирующий исполнитель?

— Более чем мог бы желать. При практически никакой «раскрутке» на телевидении у меня семь-восемь миллионов постоянных поклонников. Это очень много. Когда, например, я забываю слова на сцене, мне всегда из зала подсказывают. Такое случается как раз тогда, когда долго нет концертной практики — допустим, уехал на пару месяцев отдыхать.

— Считаете ли вы себя человеком шоу-бизнеса?

— Ни в коей мере: в России нет шоу-бизнеса. Вернее, есть бизнес, но в плане искусства он безнадежен.

— И даже некоторый успех наших артистов за рубежом не обнадеживает?

— Интересно, кто это? Алсу со вторым местом на Евровидении? Часто это происходит в силу большей открытости страны, плюс еще то обстоятельство, что там к нам иногда по-доброму относятся. В общем русле, в каком сейчас развивается эстрада, я не вижу большой разницы между Алсу и Дитером Боленом, да и то в пользу Болена. Юлия Савичева на последнем конкурсе Евровидения случайно заняла одиннадцатое место — ее выступление заслуживало гораздо низшей оценки. Уже и сам этот конкурс во многом напоминает политические игры: Россия дает очки Украине, Швеция — Финляндии... К искусству это не имеет отношения.

— Что определяет вашу жизнь помимо музыки?

— Футбол. В свое время входил в команду из наших музыкантов «Старко». Хотя давненько не играл, да и команды, фактически, нет — все мы уже еле бегаем. Так что большей частью вместе с миллионами других телеболельщиков с прискорбием наблюдаю непрофессионализм нашей сборной.

— Чего вы больше всего боитесь?

— Проблем с детьми, если с ними случится что-нибудь.

— Обычно артисты не хотят, чтобы дети шли по их стопам. А вы?

— Мне все равно. Я всегда старался вести себя так, чтобы они могли делать что хотят. Это дало и плюсы и минусы, но, во всяком случае, им не упрекнуть, что кто-то их допекал: «Нельзя! Не трогай! Нехорошо!». Так, зудел понемногу с советами... Музыкальные склонности, конечно, поощрял. Данька закончил музыкальную школу, Маша прилично поет. Но они избрали для себя иную сферу деятельности. Я оплатил их обучение за рубежом. Маша сейчас продолжает учиться в МГУ, Данька уже закончил. Я ими доволен. Честно говоря, не ожидал, что у меня такие славные ребята получатся.

— И последний вопрос: каким еще талантом вы бы хотели обладать?

— Никаким, с меня достаточно.

Беседу вел Анатолий ТКАЧЁВ



[Новости сайта] [Биография] [Дискография] [Все публикации...]	© Web Site. Vladimir Timinsky 1999-2004