В Уфу приезжает известный певец и композитор Александр Градский. В прежние годы он не раз бывал в нашей республике и запомнился тем, что на сцене выкладывался по полной программе. Градский из того поколения, которое не пело под фонограмму и просто не представляло, что искусство можно обратить в бизнес. Наверняка многим читателям интересно узнать, что думает, чем живет сегодня певец из их молодости.
— Существует представление о композиторе как о человеке, который сидит дома и пишет музыку, и не менее стереотипное — о певце или артисте, проводящем большую часть времени на концертах и гастролях. Как проходит ваша жизнь?
— У меня — странно. Правда, сейчас уже не так интенсивно. Раньше я очень много записывался и очень много гастролировал. Но невозможно постоянно жить в таком режиме, какой у меня был в 25 лет. Мне удавалось лет пятнадцать без перерыва давать большие концерты во дворцах спорта — порой по десять-двенадцать, а то и по двадцать в каждом городе по всему Советскому Союзу.
— Наша эстрада нынче представляет собой грустное зрелище: певцы без голоса и слуха вдруг становятся звездами, а хорошие исполнители прозябают в безвестности. Вас от этого не коробит?
— Виноваты в этой ситуации сами зрители. Если бы они не смотрели всю эту ерунду и не платили бы за это деньги, тогда продюсеры не имели бы возможности дурачить людей. Если б люди начинали свистеть, когда им врубили фонограмму, то, как говорится, не повадно стало бы.
— Насколько вы сегодня востребованы как исполнитель?
— Более, чем мог бы желать. При практически никакой «раскрутке» на телевидении у меня семь-восемь миллионов постоянных поклонников. Это очень много. Когда, например, я забываю слова на сцене, мне всегда из зала подсказывают.
— Считаете ли вы себя человеком шоу-бизнеса?
— Ни в коей мере: в России нет шоу-бизнеса. Вернее, есть бизнес, но в плане искусства он безнадежен.
— Ваше отношение к тому, что вас называют родоначальником, патриархом русского рока? Андрей Макаревич, когда его спрашивают, как он пришел в рок, отвечает двумя словами: «Градского услышал»...
— Правильнее будет сказать, что я главный — ибо первый может не быть главным. Но если серьезно, то ничего хорошего для себя я в этом не вижу. Потому что основать то дерьмо, которое с утра до ночи крутят в эфире, — честь небольшая. В семидесятых годах была надежда, что мы все здорово поработаем над собой, что все это поэтапно будет улучшаться, вот-вот к чему-то приведет. И когда все рухнуло, а меня тут начали называть отцом-основателем, — мне стало не по себе.
— Вы тщеславны?
— Нет. Мне безразлично, знают меня или нет. Чем больше меня знают, тем мне сложнее, потому что приходится постоянно быть человеком, приятным во всех отношениях. Если вас интересуют мои недостатки, то это излишняя эмоциональность. В жизни, я имею в виду. Хорошо, когда эмоции проявляются на сцене, в быту это выглядит иначе. Но, видимо, ко мне уже все привыкли и очень бы удивились, если бы я вдруг переменился. Надо сказать, что частенько слава о моем плохом характере опережает события...
— Сегодня многие известные люди демонстрируют по телевидению и со страниц популярных изданий свой образ жизни — дом, дачу, спутников жизни. Расскажите, как, например, вы отдыхаете…
— В последнее время с этим напряженно. А новизны очень хочется, и я завидую многим своим друзьям — у них почему-то находится время поехать в Индонезию или на какие-то другие острова. Боюсь, что помру и не увижу, например, Китай. Мир стал доступнее, но сам становишься старше и тяжелее на подъем, возникают неурядицы, проблемы, которые нужно решать. А поскольку решаю в семье все я один, то никакой возможности дать себе передохнуть нет. А раньше был любимый маршрут — по Средиземноморью на пароходе. Один день работы — концерт для туристов, и две недели я с семьей мог кататься в свое удовольствие. В каждой такой поездке мы заходили в итальянские порты.
— В одном фильме сказано, что «у итальянцев особые голоса». Вы с этим согласны?
— Да, но не особые, а просто свои, как и у русских. Во-первых, южный климат оказывает влияние на голос — смягчает его. Во-вторых, есть итальянская школа пения. Педагог показывала мне все то, что я теперь использую, когда пою итальянские песни. Ведь бельканто — чисто технический прием.
— То, что вы называете «цирком»?
— Нет, цирком можно назвать то, чем я занимался, исполняя в Большом театре партию Звездочета. (В опере «Золотой петушок». Самая технически сложная партия на оперной сцене — авт.). Но это не бельканто — это русская музыка. Ведь итальянцы не могут петь русскую музыку так, как надо, — этого стиля «рваного», эмоционального у них нет, не приучены. Я же могу петь немецкую музыку, чего не умеют ни русские, ни итальянцы, могу петь итальянскую, ну и, конечно, русскую. Просто я самостоятельно этому учился.
— И все-таки вернемся к вопросу: вы считаете свою жизнь устроенной с бытовой точки зрения?
— Мало кому удалось так хорошо ее устроить. Что значит быт? Зарабатываешь — есть быт, не зарабатываешь — значит, быта нет. И потом — было бы желание. Я, например, уже много лет строю дачу. Вокруг все уже построились, пьют вино и шашлыками закусывают, но и я хорошо устроился — хожу к ним в гости.
— Вы говорили, что место в истории вам как певцу гарантировано…
— Скорее как цирковому деятелю, то есть «технарю» с диапазоном голоса в три октавы. А как певцу, как поэту — большой вопрос.
— Есть в репертуаре любимое произведение?
— Нет. Есть вещи, которые в данный момент петь хочется, есть вещи, которые просто надоели. Например, песня «Как молоды мы были…».
