Just advertisingIn contrast to the «Slavs» and «Scythians», «Skomorochi» is mostly performed their songs - Gradsky, Buynova, Shakhnazarov. Each long and carefully rehearsed - thought over the party instrumentation. Creativity was a collective, proposals were accepted or rejected by the whole ensemble... Read more - Songs on the music and arrangement. So, it all started with the «Skomorokhov» in 1966, where you played with Gradsky, Buynova and Shakhnazarov. What began themselves «Skomorokhs»? and the music!



Александр Градский:
«Я не знаю, что такое рок-опера»

По материалам: "Неделя"

№10 10 марта 2005


Ирина Берновская
Я не знаю, что такое рок-опера - Александр Градский
Концерт в галерее Лавра
27.12.03

Вот что бы там ни говорили, а Градский – это голос. И бешеная энергетика, которая пробивает зал через все недостатки акустики и аппаратуры. На прошлой неделе маэстро блеснул в Волжском единственным концертом «От Верди до блюза». Исполнял арии из опер, романсы, песни собственного сочинения: знакомые и новые, а также блюзы, определенные им как «особая форма тоски американского негра в ночь с пятницы на субботу». Хотя негров в зале не наблюдалось, публика принимала все и с абсолютным восторгом. После концерта, сбора многочисленных не по сезону букетов и раздачи автографов, Градский пообщался с журналистами. Серьезно и основательно.


НЕ СПОСОБЕН ПОДЧИНЯТЬСЯ

– Александр Борисович, на каком инструменте вы научились играть раньше всего?

– На скрипке. Родители отдали меня в музыкальную школу, и я ее окончил.

– А свою первую гитару помните?

– О да! У дяди на даче валялась шестиструнка. Такая, за десять рублей. Я даже помню первое произведение, которое пытался играть. Была такая песня чешская: «Направо – мост, налево – мост». А первая электрогитара была пятиструнка самодельная. Году в 65-м, по-моему. До этого я пару лет пел в МГУ. Мы ходили туда потому, что это был такой рассадник свободы.

– Вы пели в «Золотом петушке» у Светланова. Это ваш единственный опыт выступления на сцене в опере?

– Да. Хотя я окончил Гнесинский институт, мог выбрать оперную карьеру. Но я не стал. В семьдесят третьем мы втроем пришли в Большой театр: я, Галя Калинина, Наташа Троицкая, и всех троих забраковали. Девчат Вишневская задолбала: она за год до отъезда лютовала, не хотела никого пускать в Большой. Потом, когда она свалила, Галя стала народной-перенародной. Но в театре работать тяжело, я не смог. У меня нет никакого пиетета перед Большим театром. Сейчас это такое рутинное место, где скоро танцевать разучатся, не то что петь. Подобное уже было в двухсотлетней истории Большого.

– Вы осуществили мечту, свою, да и, наверное, любого певца, – выступили в «Карнеги-холле».

– Да, в девяносто первом году. Там была замечательная атмосфера. Сидит 2800 человек, из них человек пятьсот вообще меня не знают. Это англоязычные люди, которые просто каждую пятницу ходят в «Карнеги-холл». Но концерт был сумасшедший.

– Вы – автор рок-оперы «Стадион». Сейчас, когда в моде мюзиклы, нет желания создать нечто подобное?

– Я делаю спектакль, оперу по «Мастеру и Маргарите». Все время говорю, что делаю, делаю, а сам…

– Потусторонние силы мешают?

– Лень моя мешает. И потом, если делать такой проект, надо все бросить: и гастроли, и театр, созданием которого я занимаюсь. Но надо, надо записываться. Чисто физиологически моя партия трудная: я пою Иешуа и Мастера. Мало ли что, голос пропадет.

– Это будет рок-опера?

– Я не знаю такого слова – «рок-опера». Рок – это просто средство. В «Мастере и Маргарите» будет много разной музыки: и джаз, и цыганщина. Потому что все это есть в романе, он полистилистичен.

– Вы сказали о своем театре, не планируете вырастить там учеников?

– Только если это будет школа, где я буду командовать. Я технически не могу подчиняться, а подчиняться дураку вовсе обидно. Два года я преподавал в Гнесинке, у меня учились неплохие ребята: Марина Хлебникова и другие. Но набирал их не я. В своем деле лучше самому быть начальником.


КОМПОЗИТОР – МАТЕМАТИЧЕСКАЯ РАБОТА

– Вам не грустно, что «Антиперестроечный блюз» вновь так актуален?

– Это как раз хорошо, значит, я могу угадывать какие-то вещи. Мы его сейчас на своего президента примеряем. А у меня был случай другого рода, в Белоруссии. На словах про лыжню, проложенную в пустыне, дикий хохот, невозможно петь дальше.
Оказывается, у них накануне выпал снег, и Лукашенко приказал в субботу всем на лыжню. Снег за ночь растаял, а отмены приказа не поступило. И они всей страной, как дураки, стояли на лыжах в грязи.

– Вы подписали письмо к Генпрокурору по поводу усиления наказания за жестокое обращение с животными.

– Да, Лена Камбурова попросила. Я ее очень уважаю, поэтому подписал. Но думаю, чиновники ничего не будут делать. Они никогда ничего не делают, пока под ними кресло не загорится. Вот ведь удивительно: «до власти» и «после власти» это вполне приличные люди. Я с ними общался. Но в момент нахождения «во власти»… Это все у Шварца описано в «Драконе»: человек входит в роль и меняется кардинально. Я думаю, что было бы, если б я этим занялся. Неужели тоже стал бы негодяем?

– Как вы относитесь к создаваемому проекту «Наши» и участию в нем рок-музыкантов?

– Я думаю, это болезнь молодых руководителей страны. Им все кажется, что они могут чего-то там инициировать и за ними куда-то там пойдут. Не понимают, что все инициативы в России рождаются снизу. Вот новый гимн они утвердили, а он на фиг никому не нужен. Я еще Волошину говорил, что гимн – дерьмо. Потому что музыка плохая. Я написал гимн на музыку князя Львова «Боже, царя храни». И когда исполнял, чувствовал воодушевление в зале. Или «Идущие вместе», пока были деньги и им выдавали майки-трусы, они ходили строем. Денег стало меньше, и никому это не надо. Теперь вот «Наши». «Наши» – это что, те, кто за администрацию президента, а кто за потенциально другого президента, те, значит, «Не наши»? Бред собачий. И название дурацкое.

– Возможна оранжевая революция в России?

– Я не верю в революцию такого цвета в России. В России возможна только красная революция, я не имею в виду цвет знамени. И не дай бог, если она случится. Роз не будет, будут убивать. Бескровной была революция 91-го года, потому что нечего было делить.

– Как вы оцениваете шансы Натальи Подольской на «Евровидении»?

– Нулевые, 12-13-е место, не выше. Они почти все поют фальшиво, не привыкли петь живьем. А на «Евровидении» надо петь живьем. Но в жюри, кроме Максима Дунаевского и Володи Матецкого, никто не мог услышать фальш. А в Европе народ сразу слышит фальш, у них же музыку в школе преподают на должном уровне.

– Андрей Кончаловский рассказал о своем знакомстве с вами в книге «Низкие истины»…

– Там все неверно. У него память плохая, он же киношник, художник, образное мышление. А я композитор, это математическая работа, другой склад ума. На самом деле, все было гораздо хуже: я его просто послал, потому что он вошел в студию во время записи.

– А вы не собираетесь мемуары написать?

– Зачем? Если я напишу то, что знаю, придется со всеми перессориться. Я же буду писать правду, фамилии называть. Пускай лучше люди живут в мифологии, которую создали.