- Александр, вы заслуженный деятель искусств, народный артист России, лауреат Государственной премии, живая легенда и вообще... Признайтесь читателям, жизнь хороша, жить хорошо?
— Жизнью могут быть довольны только те люди, которые сидят в сумасшедшем доме. Мой приятель, который некогда косил там от армии, рассказывал, что рядом с ним в палате лежал один совершенно счастливый чудик. Он с утра стрелял у кого-нибудь сигарету, открывал кран и, дождавшись, когда пойдет горячая вода, «прикуривал» от нее. После чего на его лице застывала вечная блаженная улыбка. А я... Я несчастлив, но иногда бываю рад чему-то, в первую очередь хорошей погоде. И хотя я пытаюсь выглядеть живчиком, у меня это не всегда получается.
Звания и медали, которых мне надавали, — дело приятное, отказываться от них глупо. Однако не могу сказать, что я этого добивался. Видимо, кто-то наверху счел, что это уже неприлично — мне гулять без наград. Достиг ли я всего, чего хотел? Ну, вот только что выпустил новый компакт-диск «Хрестоматия», который готовил почти год, и это, говорят ценители, новый Градский. Но никак не могу приняться за «Мастера и Маргариту», уже 30 лет мусолю идею этой оперы. Я понимаю свое странное значение лишь в таких курьезных случаях, когда меня гаишник благосклонно не штрафует или кто-то узнает меня на улице, говорит, что под мою песню познакомился, скажем, в Тюмени с будущей женой. Люди ко мне относятся хорошо потому, что я к ним хорошо отношусь. У меня душа за них болит.
— За гаишника-хапугу тоже болит?
— Да. Он стоит четыре часа под дождем и снегом, а зарплата у него никакая. Кто в этом виноват — десятое дело. Бедность толкает простых людей вести себя так. Общество заставляет человека жить нечестно, а потом оно же за это начинает его мутузить.
— Когда вы осознали себя тем самым Градским, которым сейчас являетесь?
— Когда стал деньги зарабатывать. Когда понял: выхожу на сцену с ребятами, беру электрогитару, что-то пою, а мне за это платят десять рублей.
— Официально? Через кассу?
— Ни фига! Официально мне стали платить где-то в году 75—76-м. До этого я нигде не числился, но ко мне никто и не приставал. Я ведь не был тунеядцем, а учился — сначала в музыкальной школе, потом в Гнесинском институте, потом в консерватории. На халтурах зарабатывал достаточно, но все шло на аппаратуру, поездки. В 74-м я сделал музыку к фильму «Романс о влюбленных», потом записал пахмутовскую «Как молоды мы были», вышел диск Давида Тухманова, где были песни в моем исполнении. Люди, которые занимались гастролями, стали катать меня по стране. Мне иной раз смешно слушать бредни некоторых бизнесменов, а они удивляются, когда я им говорю, что обретаюсь в рыночной экономике с 68-го года. Я уже тогда четко знал, как мы будем играть, где, за сколько, как правильно брать зарплату, где расписываться, а где нет. А организаторов всех этих гастролей сажали, если человек наглел очень сильно. Например, снимал ресторан частным образом, платил ресторану, музыкантам и распространял фальшивые по нормам закона билеты, зарабатывая за вечер несколько тысяч рублей при средней зарплате в СССР 120 рублей. К музыкантам милиция обычно не приставала, ее интересовали частные предприниматели, а самых крутых акул подпольного шоу-бизнеса начальники отправляли на нары. Идеология их не интересовала. И гэбэшники, и менты тоже слушали «битлов», равно как и Высоцкого. Вся страна слушала, и никакие гневные статьи про «растление» и его «хрипатый голос» с этим ничего поделать не могли. КПСС такими вот штучками сама развалила СССР. Получить такую великую страну под свою власть и в одночасье все про...ть! Так что Сталин, в начале войны сказавший своим подельникам приблизительно то же самое, был, конечно, прав. Не понять, не учесть человеческих настроений, не ввести под своим контролем частный бизнес или хотя бы выгодную им жалкую свободу на коротком поводке... Дураки они и есть! Может, и советская власть хороша была бы в такой ситуации, когда все разрешается: пиши, критикуй — пожалуйста, частный бизнес — пожалуйста, но только не борзей, веди себя нормально, не продавай секреты родины, пока она тебя сама об этом не попросит!
— А как вы думаете, после какой песни вы стали популярны?
— По-настоящему, наверное, как это ни банально, после «Как молоды мы были». Это — раскрутка. У меня уже в 1963 году была группа, в 1964-м — другая, а в 1965-м — третья! В 1966-м — уже своя группа, где мы играли почти всю программу из своих вещей. Меня уже знали, покупали билеты, но все равно мы нуждались в телевидении и в радио. И вот случилось написать музыку к фильму «Романс о влюбленных», а потом я спел «Как молоды мы были», и это тоже показали по всем телевизионным каналам. Хотя сначала даже авторам песни не советовали со мной связываться.
— А если сегодня придут и попросят написать музыку к хорошему фильму или сериалу?
— Денег попрошу.
— Много?
— Много. Не буду говорить сколько, но много. Потому что это — год работы.
— Ну все же знают про гонорары западных звезд! Я знаю, что песня на поп-эстраде стоит от 10 до 20 тысяч долларов.
— Бог с вами! Это может и миллион стоить!
— А если фильм понравился?
— Для Голливуда пишут человек 6—7 композиторов всего. Это все одни и те же люди, у них одни и те же гонорары. В хорошем голливудском фильме для песен приглашаются суперзвезды.
— А вам никакое кино из отечественных в последнее время не понравилось? Для которого неплохо было бы написать?
— Нет. Ни одно.
— Я был на одной из первых церемоний вручения премии «Золотой орел», когда в павильон «Мосфильма» на машине приехал Мишель Легран, и все встали, аплодировали ему. С вами такое было бы возможно?
— Да Мишель Легран вообще написал одну тему, которую спер! Он очень средний автор, просто это типично русское низкопоклонство.
— То есть перед вами не встали бы?
— Нет, конечно! Передо мной встанут, только когда я буду лежать в Колонном зале или где-нибудь там, в театре. Нет. Это типично наша история. Он неплохо играет на рояле одни и те же песни.
— Получается, что вы один это понимаете? А остальные люди? Они же тоже умные, образованные.
— Пудрят мозги просто! У нас же музыкально необразованный народ.
— Чего бы вы категорически не хотели для ваших детей?
— То, что я категорически для них не хотел, то и случается!
— Сын у вас юрист, насколько я помню.
— Он не юрист. Он окончил Лондонскую школу экономики. Это считается бизнес-менеджмент.
— Это из тех случаев, когда первая зарплата в размере ста тысяч долларов?
— Ста тысяч долларов в год? Он мог получать столько, если бы остался в Англии или в Америке. Но он сам захотел вернуться в Россию.
— Что же за любовь такая к Родине? Вы их так воспитывали?
— Не знаю. У меня дочь тоже в Англии училась и просто плевалась страшными словами.
— Ну, она у вас — просто красавица!
— Да. Она вернулась в Москву.
— А вас ее мальчики боятся?
— Нет! У нее вообще один мальчик сейчас, слава Богу. Он — приличный парень, сын моего близкого знакомого.
— А перечислите мне свои жизненные ошибки! Их больше в личной жизни или в творчестве?
— В творчестве почти никаких ошибок не было. В личной жизни я пытался некоторые свои романы регистрировать. Не нужно было этого делать. А мне почему-то хотелось идеальной семьи. И в первый, и во второй, и в третий раз мне показалось, что вот данный роман — идеальное поле для создания семьи.
— А как такое вы детям можете говорить? Я думаю, что вы — порядочный мужчина!
— А знаете, сколько у меня было незарегистрированных романов? Просто были романы, когда мне казалось, что это — оно, а все остальное нужно отметать и отдать себя этому. И я регистрировал эти романы.
— В один прекрасный день у вас это произошло раз и навсегда, насколько я понимаю.
— Назовем это так. Давайте не будем это уточнять. Я сейчас не хочу ничего об этом говорить, потому что все, что я сейчас ни скажу, будет неправдой.
— А о чем в жизни жалеете, на что не хватило времени?
— А невозможно было, чтобы хватило на все. Единственное, что я делал, так это пилил жену, чтобы она пилила детей, потому что, когда пилил их я, они к ней бежали жаловаться, и воспитания не получалось.
— Вы перед любыми людьми можете петь? Это важно?
— Да мне абсолютно все равно! Я пел знаете в каких странных местах! Например, шахтеры поднимаются из забоя, у них там клуб. Они же не готовы в тот момент к прослушиванию.
— А если зрители сидят за столом и жуют и еще мобильные телефоны работают?
— У меня Никогда не жуют и не работают телефоны. Если кто-то себе это позволяет, то я останавливаюсь и в довольно жесткой форме это прекращаю. У меня такой опыт был даже в Америке, в хард-рок кафе. Я сказал: «Заткнитесь!» Я пел тогда свои вещи, а они болтали. Я сказал заткнуться, потому что я пел бесплатно, и я тоже хочу получить удовольствие. Если бы мне заплатили, то я бы, может, еще и помучился. А сейчас уже много лет за свою работу я получаю деньги вперед, поэтому если я выступаю, а кто-то ест, или курит, или разговаривает, то я пою одну-две вещи, говорю о том, что деньги заплачены, поэтому если вы не прекратите, то я поеду домой.
— А за что в лицо можно дать?
— Ни за что! Человека вообще нельзя бить! А я бил, по глупости. Три раза в жизни я ударил человека. В последний раз это было 27 лет назад.
— Можно вам задать пикантный вопрос. Вот вы говорите, что под фонограмму никогда не поете. А как же на юбилейном концерте? Будут приходить друзья, поздравлять. С каждым, по известной традиции, по рюмочке надо пропустить... Вдруг не в голосе будете...
— Во-первых, я под фонограмму пою. Под фонограмму оркестра. Минус один это называется. И живьем пою. Я не могу, например, в город Ижевск или куда-то еще, в Минск, привести 100 человек, у меня просто на это нет средств и возможностей.
— Но голос ваш всегда звучит вживую?
— Конечно. А как же иначе? А если я не в форме, тогда концерт должен отменяться. Но за всю свою жизнь я даже не помню, отменял ли я когда-нибудь или нет. По-моему, нет. Очень неприятно работать нездоровым, надо себя всегда беречь и готовиться к концерту. Был у меня концерт году в 80-м, по-моему, то ли в Свердловске, где я простудился, первый концерт пел нормально, а остальные были для меня тяжелые. Я говорю: «Мне тяжело». — «Мы ничего не заметили». Не заметили, но я-то знаю, что это было плохо.
— Что вам жалко из ушедшей эпохи?
— У меня здоровья было побольше. Я о себе все, о любимом, я сегодня пою себе дифирамб. Жалко очень, что жизнь конечна. Мне кажется просто, что времени маловато у меня было. Я многое что-то придумываю, я хочу снять фильм, например, как режиссер, причем я знаю, какой я хочу снять фильм. Но это не получится, невозможно везде одной этой самой усидеть на всех стульях, не получается. Я с оперой своей мучаюсь, с «Мастером», почти 30 лет мучаюсь, может быть, я сейчас начну записывать все-таки, 10 раз обещал. Но выхода нет, я начну записывать, просто потому что я могу потерять голос, просто технически потерять — возраст, будет 56, 57, и потом ты просто не сможешь спеть то, что ты придумал. Это будет очень обидно. Есть какие-то еще идеи. Может быть, книжка, может быть, еще что-то.
— Книгу написать, да?
— Книгу, не автобиографию. Потому что если я напишу автобиографию, я напишу все там, как было...
— Назвать ее «Жил-был я», классная книжка получится.
— Спасибо за название, я воспользуюсь. Но ежели ее напечатают, представляете - «Жил-был я», это значит, сколько ему должно быть лет, что он про это написал? То есть он уже ни на что не годен, а раз он жил, а не живет в настоящий момент... Название, может быть, не будет такое. Но написать автобиографию с упоминанием всех друзей и событий довольно опасно, у меня очень хорошая память.
— И они все живут.
— Это будет проблемная книга, я так думаю, может быть, лучше этого и не делать.
— Александр, а за что вы не любите журналистов?
— За профессию их гадкую. И за непрофессионализм... Хотите прикол расскажу? Один журналист меня в своей статье назвал «сладкоголосый певец 70-х». Это в газете «Коммерсантъ» было. После этого я, к слову, не удержался и когда мне в очередной раз позвонили из этой газеты, чтобы взять интервью, я сказал им: вы товарищу передайте, который меня сладкоголосым певцом 70-х назвал, что он вас облажал, всю вашу газету.
— Александр, в чем для вас сейчас заключается смысл жизни?
— А он всегда один и тот же. Смысл жизни — в том, чтобы находиться в постоянном поиске смысла жизни. И не дай бог его найти. Движение — все, конечная цель — ничто.
— Будет ли когда-нибудь построен Театр Александра Градского, о котором столько говорилось и писалось?
— Теперь деньги наконец дали — примерно двадцать один миллион долларов. А раз так, то все будет супер! Если мы закупим то, что намерены, то это будет просто убийственное здание, фантастическое. С движущимися декорациями, светом, звуком.
— Кто же расщедрился на такие деньги?
— Мэр и правительство Москвы. Это же государственный театр. Спонсорских денег нет. Просто я знаю, чем все это кончается. После того как спонсоры дают деньги, уже никто не хозяин — ни город, ни ты сам.
— Может быть, стоило поступить проще: поставить мюзикл с музыкой Градского, который будет идти каждый день?
— Чтобы люди ходили на спектакль каждый день, он должен быть феноменального уровня. Вот я на «Кошек» в Нью-Йорке раз пять ходил и еще пошел бы. А почему провалился «Норд-Ост»? У него был неплохой уровень, но не для каждого дня. Та же история с русской версией «Чикаго». У меня в театре спектакли будут идти три-четыре раза в месяц, не чаще. Нужно умело поддерживать ажиотажную ситуацию.
— А в чем, интересно, еще Градский преуспел?
— Умею стряпать, правда, без изысков. Могу грамотно пожарить котлеты и мясо, правильно отварить креветки, сделать Несколько вариантов очень вкусных салатов. Знаю, как принять людей. Когда приходят друзья, готовлю почти всегда сам.
— Не доверяете женщинам?
— Я же не каждый день гостей приглашаю, для меня это праздник. Если бы в доме постоянно толклись чужие люди, требующие внимания, наверное, сошел бы с ума. А раз в неделю можно и постараться.
— Название своему театру придумали? Или именем поделитесь?
— Не знаю. Именем вряд ли. Это было бы слишком просто.
— А к чему усложнять? В жизни и так хватает трудностей.
— Глубокая мысль... Не готов сейчас философствовать на эту тему.
— Возвращаясь к вашему театру. Когда наконец вы его достроите и откроете, что ставить в нем будете? Есть уже наметки?
— Есть, но говорить об этом преждевременно.
— Над чем работаете в данное время?
— Продолжаю писать оперу «Мастер и Маргарита». Только что выпустил новый диск.
— С «пиратами» сталкиваться приходилось?
— Я им малоинтересен, на мне они много не заработают. Иногда приходится натыкаться на несанкционированные диски. Но их очень легко отличить: если диск стоит десять долларов, то это мой, если два-три — то это некачественная подделка. Мои поклонники предпочитают покупать хорошие диски, я их так воспитал. Кстати, это один из способов борьбы с «пиратством».
— Насколько вы востребованы сегодня как концертирующий исполнитель?
— Более, чем мог бы желать. При практически никакой «раскрутке» на телевидении у меня семь-восемь миллионов постоянных поклонников. Это очень много. Когда, например, я забываю слова на сцене, мне всегда из зала подсказывают. Случается это как раз тогда, когда долго нет концертной практики, допустим, уехал на пару месяцев отдыхать.
— Вы всегда подчеркиваете свою любовь к классике. Не жалеете, что не пошли по оперной стезе?
— По большому счету — нет. Я четыре месяца проработал в Большом театре по приглашению Светланова. Вообще-то я был приглашен надолго, но потом мы с ним вместе ушли. Мне просто не захотелось связываться с этой средой. В целом я трактую свою жизнь как свершение неких актов. Например, открываешь свой театр и делаешь таким, каким до тебя еще никто не придумал. Или ставишь десять киловатт аппаратуры, в то время как все работают на восьмистах ваттах. Много лет спустя понимаешь, что сама подобная игра была достаточно безнравственна, но эффект-то фантастический! Эффект греет душу. И Большой театр тоже был своего рода актом, способствующим выделению адреналина в крови. Пусть недолго, но я вкалывал на совесть в нескольких спектаклях.
— Вы часто смотрите телевизор?
— Последнее время стараюсь только футбол. Мне совершенно не интересно наше современное телевидение. Мне не интересны мнения этих ведущих. У ведущих вообще не может быть своего мнения. Вы когда-нибудь слышали мнение по какому-нибудь вопросу лучшего нашего телеведущего — Познера? А эти говорят больше, чем приглашенные гости. Хотя, конечно, до моего друга одного мне далеко. Он вообще телевизор не смотрит. Недавно рассказываю ему, как доехать, говорю: «Проедешь мимо сгоревшего Манежа». Он: «А что, Манеж сгорел? Как интересно!» Хорошо, что он сгорел, кстати. Жуткое было здание, которое и само должно было упасть. А устроили шум...
— Александр Борисович, вы тщеславны?
— Нет. Мне безразлично, знают меня или нет. Чем больше меня знают, тем мне сложнее, потому что приходится постоянно быть человеком, приятным во всех отношениях. Если вас интересуют мои недостатки, то это излишняя эмоциональность. В жизни, я имею в виду. Хорошо, когда эмоции проявляются на сцене, — в быту это выглядит иначе. Но, видимо, ко мне уже все привыкли и очень бы удивились, если бы я вдруг переменился. Надо сказать, что частенько слава о моем плохом характере
