Самее самых

Рылся я как-то в своих записных книжках и в одной, середины 70-х, вдруг увидел что-то, написанное мне Градским, точнее... Дело было в ресторане ВТО на улице Горького, кажется, после очередного спектакля "Тиль" в Ленкоме, где я, кстати, подрабатывал тогда, числясь монтировщиком декораций, но будучи в действительности установщиком и настройщиком электроники группы "Аракс". В тот вечер мы зашли в ресторан, чтобы просто поужинать. Такие ужины случались у нас довольно часто, поскольку тогда мы имели возможность себе это позволить, то есть на "десятку" могли сносно поесть человек десять... да еще со столовым сухим вином. Хлеба, отварной картошки с маслом, жирной селедки под луком и овощных салатов из свежих помидоров и огурцов ставилось в те времена вволю. Не помню как, но в тот вечер присоединился к нам и Градский. Вообще-то он, подобно многим, никогда не был против посидеть в ресторане, как мы говорили "на халяву". За ужином разгорелся спор о музыке. Когда перемыли кости всем, дело дошло и до Градского. Он, запальчиво вскрикивая, начал бурно защищаться, однако кто-то ему довольно спокойно и убедительно доказал, что все-таки его "Синий лес до небес" начисто содран с гимна Германской Демократической республики и еще что-то с чего-то тоже один к одному содрано. Кажется, этим разоблачителем был Лерман. В ответ Градский с ржащим, но неестественным и громким хохотом "выдал" такое, что даже за соседними столиками перестали есть... "А Чайковский не сдирал? - закричал он.- Быть может, только Бетховен не сдирал - и то только потому, что еще не у кого было". Ему кто-то круто возразил, и тут Градский чуть ли не во все горло сгоряча "залепил": "Да пошли вы все..." и, интригующе, гогоча, как бы разряжая обстановку, начал выкрикивать: "1-я градская, 2-я градская, 3-я градская... Александр Градский!" (Имелись в виду номера московских больниц.) Мы сидели и не знали, как нам на это реагировать. Кто-то только и сказал: "Ну и шуточки у тебя, Градский!" Градский же, по инерции сменив гогот на обличающий хохот, выпалил: "Знаете, как Шах воспитывает своего ребенка в духе "Битлз"? Он ему фотки показывает и говорит: это - Маккартни, это- Леннон, а это - Харрисон... Все! Запомнили! А теперь повторяем..." Под эти последние слова мы все весело засмеялись. Инцидент был исчерпан...

Нет! Запись Градского в моей книжке появилась скорее всего не в тот ужин. Это, вероятнее всего, было, когда я, Эдик Касабов, Сашка Слоник и Градский обсуждали за шампанским в ВТО прошедшие кинопремьеры "Романса о влюбленных". Дело в том, что музыку к фильму написал Градский. Опять напрямую ему говорили, что он очень многое снова содрал... на этот раз с рок-оперы "Иисус Христос". Однако теперь Градский парировал подобные претензии так: "Да я же таким образом приучаю народ к новой музыкальной культуре. Дай ему сразу всего "Иисуса Христа, так он плеваться будет, потому как ничего не поймет, ибо совсем не готов!"

...Еще помню, в тот вечер, когда появилась запись Градского в моей записной книжке, я предложил ему совместно написать рок-оперу по моей поэтической трагедии "Крик", но чего-то со своими комментариями вмешался Эдик Касабов, и у нас из этой затеи ничего не вышло, хотя поначалу Градский несколько раз повторил мне: "А че? Давай попробуем!" После той последней встречи наши пути очень долго не пересекались.

И вот, задумав эту книгу, перед поездкой к Градскому я погрузился в память. Первым делом мне вспомнилось выступление его в каком-то студенческом клубе или в общежитии у метро "Сокол", кажется, весной 74-го... Он пел в сопровождении Шаха, Батрычева и вроде бы Касабова. Пел, и, когда закончил, одни ему страстно захлопали, а другие негодующе засвистели. Довольных было гораздо больше, и Градский начал им кланяться, но кланялся, что называется, "через спину", точнее, после пения - под аплодисменты - поворачивался к залу спиной и кланялся так низко, что его перевернутую и очень волосатую в очках голову было видно с другой стороны широко расставленных ног. Одну часть публики это шокировало начисто, другую же приводило в неописуемо дикий восторг...

Потом пришли на память слова Гарика Касабова: "На краю тротуара сидел, низко наклоня голову. Градский и горько, почти навзрыд, плакал, его в тот вечер бросила, быть может, самая любимая девчонка... юности", позже один из наших общих друзей сказал мне: "Это была Ната Смирнова. Это точно! Я знаю эту историю..."

Многое еще успело промчаться через мою память, пока я ехал к постаревшему лет на двадцать духовному пастырю столичных хиппи Саше Градскому.

Вначале мы договорились встретиться часов в шесть у него дома, это на улице Марии Ульяновой. Потом он вспомнил, что на шесть уже назначены другие дела, и предложил увидеться в институте имени Гнесиных без пяти три, где к тому времени обещал освободиться от каких-то там забот, что и меня очень устраивало.

И вот я на месте. Точнее, у входа в училище Гнесиных. Никого нет. Что за чертовщина? Ну, Градский, опять какие-то шуточки! Зашел в вестибюль. Вышел. Никого. И тут мое внимание привлек очкастый волосатый дядька в зеленой шерстяной кофте и черных, "пузатых" на коленях, штанах, который, поеживаясь от холода, с веером гвоздик туда-сюда дергался у подъезда института Гнесиных, что в метрах тридцати от входа в гнесинское училище. Ба! Да это же Градский... А почему такой худой? А почему с цветами? Неужто меня так встречает? Небось уже и забыл, как выгляжу? Я махнул рукой. Он ответил веером гвоздик и мелкими быстрыми шажками потрусил ко входу, открыл двери в институт и стал дожидаться, когда же я дойду и войду. Я же, решив не бежать, размеренно пошел навстречу, и тогда Градский, не выдержав, выкрикнул: "Ну ты идешь?" Я сразу ускорил шаг и в несколько секунд оказался рядом. Он пропустил меня вперед. Не успели мы войти, как к Градскому подскочил какой-то верзила и стал с надеждой о чем-то просить. Градский кивнул: "Давайте зачетку!" Верзила мигом выложил на перила зачетную книжку, и Градский обстоятельно чего-то в ней "вывел"...

Мы оказались на четвертом этаже, в одной из объемных, но низких акустических аудиторий. Градского сопровождала какая-то молодая пара - хорошенькая совершеннолетняя девчонка и темный стройный парень лет двадцати пяти. Было впечатление, что это начинающие пришли на прослушивание к мэтру, а он попросил их подождать, поскольку у него со мной срочное дело. И ребята послушно последовали с нами и с готовностью ждать, сколько бы ни пришлось, уселись в стороне от нас, в той же аудитории, но поодаль; Градский отправился к роялю, а я устроился за столом у рояля. Градский принялся играть. Тогда я, сняв плащ и шапку, открыл "дипломат", подсоединил диктофон к сети и уселся читать "Правду". Градский что-то "пропрыгал" по клавишам... раз, потом другой, третий... Мне это было неинтересно, хотя и газета оказалась ненамного интереснее. В конце концов Градский не выдержал:

- Ну ты скоро?

- А я думал, что ты не меня ждешь... Я думал, что тебе надо сперва что-то ребятам показать...

- Да нет... Это я так,- сказал Градский, и, встав из-за рояля, сел в торце моего стола.- Ну? Что ты хотел?

- Я уже тебе говорил, что пишу книгу воспоминаний о роке, и там есть "твоя глава"...

- Ну это я уже слышал. Ты мне лучше говори, на какие вопросы я должен ответить.

- О твоих делах, начиная с 70-х, я, наверное, уже знаю больше, чем ты сам, поскольку мне о тебе столько наши общие знакомые рассказывали, да я и сам многое не забыл из того, что своими глазами видел, когда мы встречались лет 15-20 назад. А вот детство твое и юные годы остались для меня какими-то неизвестными. Да и вообще в твоей жизни для меня есть еще "белые пятна". Так что, как и все, давай все сначала.

- Год рождения - 1949-й, третье ноября, Капейск, Копейск.

- Капейск? Копейск!

- Да! Копейск... Челябинской области.

- И сколько же ты на Урале прожил?

- До семи лет.

- Ну а кто были папа, мама, дедушки, бабушки?

- Ну... папа у меня инженер, мама...

- Стой! А имя-отчество?

- Это не важно!

- Нет, Саша, это как-то нехорошо получается...

- Старичок, давай так: я буду сам решать, что важно, а что нет!

- Хорошо! Отвечай без моих вопросов.

- Мама артистка у меня была, умерла в 63-м году. Она по образованию актриса драматического театра. Работала немножко, но в общем не получилось ничего. В Москве ее брали во МХАТ, но она была вынуждена уехать на Урал, потому что отца туда распределили на работу на завод после окончания института. И он поехал туда, она - за ним, а там и я родился.

В Москву родители вернулись в 57-м году. В Москве мама стала работать не как артистка: она руководила кружками, работала в "Театральной жизни" литературным сотрудником, потому что у нее все-таки были способности не только к театру, в общем была интересным и довольно-таки необычным человеком. Так уж получилось - у нее была болезнь, очень серьезная болезнь почек, и потому она долго не прожила. Братьев и сестер у меня нет и не было. Отец моего отца - человек потерянный.

- Как это "потерянный"?

- Ну... они разошлись очень давно с бабушкой, дедушка с бабушкой разошлись много лет назад, поэтому здесь была только бабушка, которая всю жизнь была пенсионеркой, с ней-то и пришлось мне жить долгое время на Второй Мосфильмовской. А со стороны мамы - там папы тоже не было - он погиб - сразу после войны, мама же мамы, то есть бабушка вторая, была просто домохозяйкой и жила одна под Москвой в деревне Расторгуево Бутовского района. Можно сказать, там я постоянно и находился до года 61-го, так что в какой-то степени я деревенский юноша.

...Мама умерла, и я остался жить... как бы с отцом, но фактически жил с бабушкой. Вскоре отец женился на другой даме, и я практически остался один. Конечно, нельзя сказать, что наши дороги с отцом полностью разошлись, родственники есть родственники, но жить вместе мы перестали, после смерти мамы мне быстро пришлось стать самостоятельным: с четырнадцати-пятнадцати лет я уже езжу на гастроли, работаю в группе, у меня появились собственные средства, стал человеком, отвечающим за свои поступки и... практически не считался даже с родителями.

- Ну а как жили - бедно?

- Я не могу сказать, что бедно, но по сравнению с тем, как я живу сейчас, конечно, бедно.

- Не надо про сейчас. Сравни с тем, как тогда люди жили!

- Ну, конечно, тогда у нас ни черта не было! Это ясно.

- Вспомни! Что вы ели? Вот я, например, помню черный хлеб, селедка да халва с "белым чаем"... А вы что ели?

- Ну я все не помню. Котлеты там, кажется, бабушка делала, кыа-ртофельные оладьи, суп кыартофельный. (Неожиданно я замечаю то, чего не замечал никогда раньше: оказывается, когда он волнуется, он начинает слегка заикаться на первой букве - он говорит "кыартофельный суп"... Да-да, именно так он и сказал. Вот, наверное, почему, мелькает во мне догадка, он так не любит впадать в сентиментальности и старается быть всегда готовым к атаке, чтобы не расчувствоваться, а мы-то, казалось, до последней клеточки знавшие его, думали, что он совсем бесчувственный. И еще... Я замечаю, когда он волнуется, он как-то сдается, делается "ручным"... "Это Градский-то?" - спросите вы. "Да! Градский..." - отвечу я, просто мы еще плохо его знаем.)

- А что тебе больше всего нравилось, что ты в детстве любил есть?

- Я? Котлеты с молоком и с томатной пастой!

- А как это?

- Молоко холодное, котлета холодная мажется томатной пастой сверху и естся.

- Отношения-то с бабушкой как складывались?

- Плохо! Потому что у меня были знакомые очень шумные девушки и мальчики, а бабушка была человек уже в возрасте и довольно строгих правил.

- Дай немножечко родословную бубушки! Ведь с ней шло твое воспитание.

- Никакого воспитания - абсолютно! Меня никто не мог воспитывать...

- То есть не находили с тобой общего языка?

- Да нет... Язык... Ну ты странный какой-то: ты считаешь "общим" язык, когда обязательно кто-то кого-то давит. Язык был нормальный: "Тебе постирать штаны?" - "Да, постирать!"...- "Почему ты опять пришел поздно?" - "Ну так мне надо было!" Закрыл дверь, и все - спать. Она просто проявляла обо мне заботу, как бабушка о внуке.

- Сколько лет ей тогда было, Саш?

- Ей тогда было уже много... Сейчас ей за девяносто... это было двадцать с лишним лет назад - под семьдесят. Мама умерла, значит, в 63-м, и мы жили два или три года вместе с "его" новой женой; потом они ушли, и началось наше совместное проживание с бабушкой. Практически по 82-83-й год мы вместе жили.

- Ты разве до 82-го жил на Мосфильмовской? Совсем запутал...

- Нет. Мы переехали сюда, на Ленинский, вместе!

- С папой переехали?

- Нет. Папа ушел... Ты меня не слушаешь внимательно. Папа ушел к другой семье еще году в 68-69-м.

- А-а-а! Ты имеешь в виду, что ты уже со своей собственной семьей продолжал жить вместе с бабушкой.

- Да. Когда женился, я одно время с семьей жил вместе с бабушкой.

- Все равно не все понятно, ну да ладно! Саш, а по отчеству-то как тебя?

- Борисович.

- Борисович... Так, значит, Александр Борисович. Как ты учился в школе? Что тебе нравилось? Что не нравилось? Когда проявились первые музыкальные интересы?

- Я с семи лет профессионально занимался скрипкой в музыкальной школе имени Дунаевского, что за метро "Сокол", но поначалу около полутора лет учился здесь, неподалеку, в Гнесинской школе у педагога Соколова Виктора Васильевича. Однако по каким-то личным соображениям он был вынужден из этой школы уйти в школу Дунаевского, которая, конечно, менее престижная; но педагог он был настолько хороший, что почти весь его "гнесинский" класс, в том числе и я, ушел за ним в другую школу.

- Блеск! А как ты вообще попал в музыкалку? Сам захотел или это какая-то случайность?

- Просто мама с папой решили отдать меня "на скрипку", и, оказалось, что это мне очень понравилось. Короче, мода была тогда такая. Вот и все. Потом, правда, стало менее интересно, а затем, когда пошли рок-н-ролльные дела, стало неинтересно совсем.

- Саш, а вот как у тебя отношения с мамой складывались? Ведь она-то в душе хотела видеть тебя в искусстве...

- Ты какой-то сегодня, это самое, застандартизованный абсолютно!

- Почему это?

- У тебя вопросы настолько стандартные, что можно и самому на них ответить. Как складывались отношения? Да никак не складывались! Представь себе, я сейчас начну тебя спрашивать: как у тебя складывались отношения? Что ты сможешь ответить? Да ничего! Станешь что-нибудь придумывать.

- Это ты зря! Ничего придумывать я не буду. Я буду рассказывать, как у меня было: если с отцом было все здорово, то и скажу, что было здорово, а если из-за чего-то "схватывались", то так и скажу, что "схватывались".

- Вот так и у меня: мы ссорились, но это были ссоры, которые теперь можно объяснить просто - заботой. Это когда у меня не было своих детей, когда я в этом ничего не понимал, я мог сильно "комплексовать" на этот счет; а теперь у меня свои дети, и я считаю, что это совершенно нормально - родители ссорятся со своими детьми из лучших побуждений, они хотят им добра, но часто делают зло, потому что не знают, что именно на сегодняшний день является добром для другого человека. Однако то, к чему меня мама и отец приучили, я называю словом "порядочность".

- А как звали маму?

- Тамара.

- А по отчеству?

- Павловна... Ну хватит, а то я сейчас закрою все это дело и выйду.

- Саш, все нормально!

- Значит, ты понимаешь, какая вещь: я настолько хитрее, чем ты...

- О елки-палки!

- Послушай! Ну ты понял? Если ты не хочешь, чтобы я разговор прекратил, веди себя нормально! Не надо мне задавать те вопросы, на которые я уже один раз отвечать отказался. Я не в ЦК КПСС и не в ОБХСС! Я хочу говорить только про то, о чем хочу разговаривать. Мне не нужно, чтобы мои родители были упомянуты...

- Ах вот как! Тогда пошли дальше,- говорю я, а сам с удовлетворением отмечаю, что, таким образом, у непробиваемого Градского отвоевана еще одна из его сокровенных тайн. Непонятно мне только - и для чего он все это скрывает? Немного погодя, заметив, что он достаточно успокоился, я на "ура" говорю: "Ты что-то там еще про семейные дела хотел рассказать?"

- У меня есть жена. Зовут ее Оля. У нас двое детей: Даниил и Маша. Даниилу - девять. Маше - четыре. Но о Маше пока трудно что-либо сказать, кроме того, что прелестная девочка (что-то вспоминая, добродушно усмехается), а Даниил третий год учится музыке во втором классе музыкальной школы, и, я считаю, у него есть успехи...

- С душой занимается?

- Ну я считаю, что он гораздо лучше ко всему относится, чем в свое время относился я.

- А что ж ты мне ничего не говоришь - как там было дальше... Бабушка-то жива?

- Жива! Несмотря на свои девяносто три года, она живет сейчас отдельно, со своим братом, потому что за ним надо ухаживать, а она... "тьфу-тьфу" (суеверно стучит по дереву) в хорошей форме и помогает ему.

- Что ж, будем считать - ликвидировано еще одно "белое пятно" твоей биографии. Теперь в самый раз продолжить тему после того, как пропадает интерес к скрипке...

- А-а-а... Точно! Это очень важный момент. Это 62-й или 63-й год. Но! Не менее важно, что было до этого. А до этого мой дядя, мамин брат, работал в моисеевском ансамбле, которому - одному из немногих тогда художественных коллективов - разрешались заграничные гастроли. Таким образом, дядя оказался среди тех, кому выпала возможность поехать на три месяца выступать в Америку...

- Его имя тоже нельзя называть?

- Нье нужно! (Опять заикается, но я, убейте меня, не пойму - чего он так из-за этого волнуется? Я и сам начинаю заикаться, когда волнуюсь, но не по такому же поводу... Если бы я по таким поводам волновался, давно бы уже стал заикой. Нет! Здесь что-то не так?! Что-то у Градского с этим связано... Ну да ладно. Послушаем, что было дальше.) Во времена этих дядиных гастролей мне уже было 12-13 лет. Когда дядя возвращался, он привозил всякие там заграничные шмотки, джинсы, короче, все, что для нас было внове и чего советский народ вообще еще никогда не видел. Естественно, привозил дядя и пластинки с такой диковинной музыкой, о какой я и слыхом еще не слыхивал, хотя и имел к музыке самое непосредственное отношение. И вот в эти годы я впервые получил возможность слушать эти высококачественные пластинки на фирменной аппаратуре. Мне это сразу понравилось. Особенно Элвис Пресли тогда был очень хорош - имеется в виду его первая и единственная работа 57-го года. Кстати, вот его я услышал даже в десять лет. Потом запомнились первые блюзы. Там была еще пластинка Луи Армстронга, и была пластинка саксофониста Стена Гетца, ну и другие были вещи. Всего пять или шесть пластинок. Короче говоря, благодаря дядиным великолепным пластинкам и дядиной роскошной заграничной стереосистеме с роскошным звучанием у меня рано появилась возможность в лучшем виде представить себе самую модерновую, по мировым понятиям, музыку, в то время как здесь был период совершенного неведения. Ну что можно было сказать? Я уже все-таки музыкант. Я уже все-таки как-то играю. Я уже как-то могу оценить качество звука и голоса... Вот это был первый такой рок-н-ролльный импульс. Второй импульс - это пара-другая советских кинокартин. Ну это, естественно, "Волга-Волга", "Веселые ребята" и особенно картина "Карнавальная ночь", которая казалась мне очень интересной, и я как мог и кому мог подражал - распевая из нее все песни.

- Что, например? Что-то же, наверное, запомнил? Наверное что-то и до сих пор в душе лежит?

- Конечно, запомнил, но в душе ничего не лежит. А запомнилось вот что:

Эх, Таня, Таня, Танечка...

С ней случай был такой -

Служила наша Танечка

В столовой заводской.

Она была под маскою,

Ее пропал и след.

Эх, Таня, Таня, Танечка,

Неси скорей обед!

Отличное ретро! А потом еще песня:

Пять минут. Пять минут.

Бой часов раздастся вскоре...

Ну и т. д. А в 62-63-м году с появлением "Битлз" интересы мои, естественно, совсем основательно изменились. К тому же в 64-м году папа купил мне желанный магнитофон...

- А папа приветствовал эти твои увлечения?

- Ну как это приветствовал или не приветствовал? Ему, скорее, это было все равно! - просто он видел, что этим вокруг увлекаются все ребята, и он купил "Яузу-5". С другой стороны, все это было очень далеко от его профессии. И потом к этому времени я уже ходил на какие-то там вечеринки.

- И с кем-то дружил в это время?

- Ну - школа!

- Школа школой... Но ведь и какие-то конкретные друзья запали в душу? Такие друзья, которых, бывает, вспомнишь - и слеза глаз "пробьет"...

- У меня не "пробивает"!

- Не "пробивает"?

- Не-а! Я не сентиментальный. А назвать - назову. Во-первых, Вася Свидетелев, Саша Рудин, Пендикова Лена, приятельница моя... Во-вторых, Филиппова Лена, сейчас живет уже в Лас-Анджелесе (так и сказал - "в Лас-Анджелесе", подобно тому, как мы говорим "Лас-Вегас"), Лена Фрейдина... ну много было ребят из моей родной школы на Мосфильмовской. Сейчас школы № 76 уже нет, там теперь техникум...

- А кто у тебя первая любовь?

- Не помню.

- Не помнишь??? Ну тогда назови ту первую, которую помнишь!

- Ну я помню - кто первая, но я просто не хочу этого говорить...

- Ну хоть имя можешь сказать?

- Льена... (Я замечаю, как он опять сильно смутился.)

- Лена! Прекрасно! Саш, я не просто так про это говорю...

- Да я знаю, что не просто так,- крикливо перебивает он.

- ...У меня уже столько всего! Все наши общие знакомые о себе и друг о друге и не такое рассказывали. Я вот так каждого пытаю... Ты знаешь, зачем я про это говорю? Допустим, мне рассказали о чем-то, а я хочу уточнить, чтобы сопоставить с тем, что мне до этого рассказывали.

- Ты знаешь что? Если кто-то что-то тебе говорит обо мне, можешь не сопоставлять - это все вранье!

- Ясно. Однако с тем, что ты сказал, я не буду сравнивать только то, что сам видел своими глазами и слышал своими ушами... (В ответ на эти слова Градский лишь посмотрел на меня.)

И тут мне вспомнилось, как одна моя знакомая, довольно приятной наружности,- назову ее Ирка Аршинова - вспоминая свою юность, уверяла меня, что Градский как мужчина ну просто кейф! Это та самая моя знакомая Ирка, после любви с которой все юноши становились достойными мужами. Ее любовь окрылила гимнаста Колю Андрианова, и тот вскоре стал, первым среди легкоатлетов мира. Потом у нее была любовь с неудачником балета Славой Годуновым, пребывавшим в то время с переломом ноги; судя по всему, на нем уже был поставлен "крест", но именно в этот момент появилась рядом она - выходила его и вдохновила так, что он быстро "взмыл" к мировым звездам балета. Любовь с Градским, как утверждала Ирка, была недолгой, но и Градский, как она считает, немалого добился благодаря той вере в себя, какую она успела в него вселить своей молниеносной любовью... Как бы там ни было на самом деле, но я, знаете, не исключаю ее положительного влияния на своих любимых: недаром же, когда происходит нечто важное, французы и по сей день говорят: "Шерше ля фам!" - что, насколько я понимаю, по-русски значит не что иное, как "ищите женщину!". Ну да ладно - продолжим расправу над "белыми пятнами"!

- Итак, после того как эти импульсы были получены, скрипка не была заброшена или была?

- Ну... практически не была, но морально как бы была, потому что у меня настолько вызывала интерес новая музыка, что мне на какой-то момент разонравилась классика, однако ненадолго: лет на пять - на шесть; потом я вернулся к ней, поступив в гнесинский институт, где продолжил заниматься классическим пением и игрой на классических инструментах. Таким образом, где-то лет с четырнадцати до девятнадцати с классикой было "завязано".

- Стоп! Неожиданный вопрос, а то вдруг забуду: ты как считаешь, если бы Лерман не уехал, сейчас бы он смог быть на тех же высотах, что и ты?

- Нет. Не смог бы!

- А почему?

- А потому, что Саша был человек, я бы сказал, не годящийся для борьбы с "коммунизмом", точнее - с "бюрократическим коммунизмом". Он поэтому-то и уехал.

- Он, по-твоему, конформист был?

- Нет, не конформист. Он просто не мог бороться со всеми вот этими обстоятельствами. Он просто физиологически не был готов к сражениям. Он был человек очень тонкий. Он и сейчас такой. Я с ним недавно разговаривал...

- Он что, приехал в Москву?

- Нет. Я в Америке только что был... Там он нашел себя, и очень хорошо нашел - заведует кафедрой лингвистики в университете. Вначале он был в Йеле, а сейчас - в Коннектикуте, тоже в университете.

- И он не жалеет, что у него так с музыкой вышло?

- Почему? Он "продолжает" музыку, пишет и записывает песни. Я их слушал, когда мы с ним разговаривали. Он продолжает увлекаться этим делом, но оно стало у него как хобби. Конечно, я не могу сказать, что там он всецело посвящает себя музыке. Во всяком случае, здесь... у него не было другого пути, как только в какой-то ВИА попасть и стать чем-то вроде Саши Буйнова или там... Какого-нибудь Барыкина. Это самое большее, на что здесь он был бы способен, несмотря на то, что он одарен чрезвычайно от природы.

- Вот скажи честно! Ты как считаешь: он для тебя выше, чем ты сам, или вы на одном уровне, а может быть, ты ниже?

- Это совершенно глупый вопрос!

- Нет, не глупый и... не стандартный, потому что когда-то ведь шли такие споры.

- Никогда не шло никаких споров! Кто лучше? Кто хуже? Никогда такого не было!

- Нет, было! Я сам помню... Не то, что "кто лучше?", "кто хуже?", а кто, как говорится, талантливее?

- Таких споров не было никогда! У нас был Саша Буйнов, со мной в группе играл, и у него были песни, которые нравились людям, например: "Иван-Иван-Иванушка", такая была песня, "Шелкова ковыль трава-мурава"... И я играл и пел в этой же группе, и у меня были такие же песни, которые тоже нравились людям... Был у нас еще и Юра Шахназаров, у которого "Мемуары", например, и "Бобер" - песни, пользовавшиеся тоже огромной популярностью... Поэтому это такой же глупый вопрос, как сказать: "Кто лучше - Харрисон или Маккартни?" Кто-то, может быть, и талантливей, но в группе "Битлз" каждый друг друга, что называется, дополняет. То же самое было и у нас, когда мы играли вместе - там никто и никого не разделял. Когда мы разделились и каждый занялся своим делом:

Буйнов - своим, я - своим, Шахназаров - своим, а Лерман - своим, вот тут уже можно было и говорить, кто кому больше нравится?! А по ощущениям, когда мы работали все вместе, никто из нас ни на кого не давил. Понимаешь? Мы считали, что группа существует только тогда, когда каждый вносит свою какую-то лепту. Понимаешь?

- Тогда такой вопрос: "Тебе больше нравилось пение свое или Лермана?"

- Нет. Мне больше нравилось, когда мы пели все вместе. (Ничего не скажешь-хороший широкий жест!)

- Саш, и все-таки я не случайно этот вопрос задаю. Если бы ты послушал, что мне говорили другие, то услышал бы, как одни говорят: "Градский, конечно, выше классом!", а другие утверждают, наоборот, что Лерман - выше!

- Нет... Это все неправильно! "Выше классом" - плохо очень сказано. Дело не в высоте класса, а в работоспособности. И, знаешь, результат - это все-таки природный талант, умноженный на работоспособность. Тебе, может быть, дано очень много таланта, но ты не работоспособен, и в результате, ты остаешься талантливым... как бы потенциально, но ничего конкретно талантливого ты не сделал. Мы знаем многих людей, которые говорят: "Да! Он талантливый". Когда же начинаешь смотреть, что он сделал, оказывается, что он не сделал ничего. Значит, он либо не работоспособен, либо обстоятельства у него сложились неудачно. То, что Саша Лерман от природы высокоталантливый человек, это однозначно, но для того, чтобы стать большим музыкантом, надо было применить очень много сил, и не просто сил в работе музыкальной, но также и сил, я бы сказал, в работе социальной... Надо было отстаивать свои позиции. У него, по-моему, не было желания этим заниматься. Есть разные люди. Мне казалось, что я мог побороть "Советскую власть", точнее - "якобы Советскую власть коммуниствующих бюрократов", что я и сделал, а он, очевидно, почувствовал: зачем ему это нужно? И он уехал, и правильно сделал...

- Тем не менее, он и там, в Сан-Франциско, пытался создать группу "Юра и Саша", но и там у него ничего не получилось, потому что и там, судя по всему, без "пробивного таланта" просто таланту тоже делать нечего?!

- Ну не полуилось! Что поделаешь. Понимаешь? Таких групп там много, а таких лингвистов, как Лерман, даже в США очень мало...

Слушаю я Сашу, слушаю, а сам себе думаю: получается так - если Градский превзошел всех, то больше потому, что главный его талант в том, что он смог свое "я" защитить лучше, чем все остальные. Другими словами, если бы не его "пробивной талант", то просто талант Градского, как и талант Лермана, и по сей день в стране бы не знали. Вот почему, выходит, он самее самых! Впрочем, замечаю я, прямо на вопрос о Лермане он мне так и не ответил, хотя в полной определенности косвенного ответа нет никаких сомнений! Вот Градский! Ушел-таки от прямого вопроса о Лермане в явно правильные общеизвестные рассуждения "о таланте и работоспособности"... Я-то его спрашивал конкретно о нем самом и о Лермане, а он мне давай общеизвестную "лапшу" на уши вешать о роли каждого музыканта в рок-группе "Скоморохи", с которой, кстати, Лерман был связан лишь какое-то время. Ну... Градский! Слушаю я, слушаю эти с "академической прической" Сашины слова и откладываю получение прямого ответа до другого раза. Да! Градский уже несколько раз красиво уходит от этого вопроса, хотя в те годы он прямо кричал, что "им всем далеко" до него! Разумеется, я не стану настаивать на прямом ответе именно сейчас, поскольку знаю, что где-то на другом аналогичном вопросе его обязательно "прорвет", и он, как всегда, выскажется... Ну что же, запомним это и пойдем дальше.

Далее >>>

Alexander Gradsky - Unofficial site

Alexander Gradsky - Unofficial site

© Web Site: Vladimir Timinsky 1999-2016