Александр Градский - Неофициальный сайт
"Мастера"
http://www.ruvr.ru 26.08.2009
Александр Градский
БЕРЛИН: Дорогие друзья, добрый день. Это программа «Мастера». У микрофона Диана Берлин. Действительно Мастер, мастер, я бы сказала высоченного класса. Могу говорить это при нём, вот можете слышать его смех… Это – композитор, музыкант, поэт, продюсер, режиссер всех своих вечеров. А можно сказать очень коротко: сегодня наш гость Александр Градский. Добрый день.
ГРАДСКИЙ: Здравствуйте.
БЕРЛИН: Я хочу заранее извиниться перед вами, уважаемые слушатели, может быть, мы будем переходить на «ты».
ГРАДСКИЙ: Хе-хе, ничего себе «может быть»!
БЕРЛИН: Потому что степень нашего знакомства уже такова…
ГРАДСКИЙ: Так «не может быть, а придется»…
БЕРЛИН: Поэтому, Вы уж простите. Это не из-за того, что мы фамильярничаем, а из того, что я долго, нежно люблю этого человека. В течение долгих … долгих, долгих лет. Вы чувствуете, как я волнуюсь? Вы чувствуете, как я волнуюсь?
ГРАДСКИЙ: Переживаешь!
БЕРЛИН: Такого не было. Потому что правда, сейчас рядом со мной сидит…
ГРАДСКИЙ: Прежде всего, сидит тот, кто тебя очень любит! Многие годы, Дина!
БЕРЛИН: Сидит человек, которому я безумно благодарна за все то, что он сделал. И я знаю, что среди Вас таких тоже очень много. Это я узнала, познакомившись с нашей почтой. Вопросы будут не только мои, но и вопросы наших слушателей.
ГРАДСКИЙ: Ты можешь это разделять потом, да?
БЕРЛИН: Я хочу тебе сказать сразу – просто, чтоб ты понял, нас сейчас слышат в странах СНГ и Балтии, Европа и Америка. Вот такая огромная, огромная территория. А, естественно, по Интернету будут смотреть всюду.
ГРАДСКИЙ: А вопросы отовсюду могут придти, да?
БЕРЛИН: Именно так оно и было. Итак, Александр Градский сегодня будет отвечать на Ваши вопросы и мои. И что-то, может быть, мы узнаем новое. Хотя, я даже не знаю.
ГРАДСКИЙ: Может быть, смотря что спросят.
БЕРЛИН: Вполне может быть! Вопрос первый, а начнем с конца?
ГРАДСКИЙ: Давай. С последнего вопроса.
БЕРЛИН: Что сейчас делает Александр Градский?
ГРАДСКИЙ: Сидит в студии. В данном случае, это ужасно говорить в третьем лице. Сижу в студии, заканчиваю сведение – если кто-то не знает что это такое, ну, это сведение при многоканальной записи музыки. В конце концов производится такое действие, как сведение, то есть, все каналы, все записанные инструменты, голоса, хоры, если они есть…
БЕРЛИН: Что это? Что это? Что это?
ГРАДСКИЙ: Это «Мастер и Маргарита» — то, что делала тридцать – почти тридцать пять лет. И вот шесть лет последние шла запись, несмотря на то, что времени ушло много, но и работы было много.
БЕРЛИН: Нет, подожди, объясни, чтобы люди поняли: «Я делал последние тридцать пять лет…» Что это?
ГРАДСКИЙ: Это опера, да, по Булгакову, по его роману «Мастер и Маргарита». Довольно громоздкое произведение, оно где-то около трех часов идет, где-то даже чуть больше. Это будет выпущено в виде четырех компакт-дисков, в таком, красиво оформленном пакете. На манер книжки это сделано, вроде бы книга, в ней есть страницы, на страницах будет напечатано либретто.
БЕРЛИН: Чьё?
ГРАДСКИЙ: А – либретто моё, но в нем не только мои тексты, не только мои стихи, ну, естественно, там авторский и литературный текст самого Булгакова, и фрагменты пьесы замечательного поэта и переводчика Павла Грушко. Которая называлась «Было или не было». Просто она тоже была сделана по Булгакову. По этому же роману. Там просто Павел разрешил мне использовать какие-то его образы, какие-то его стихи. Причем – разрешил – это редкий случай для поэта, он разрешила мне не просто использовать, а еще и менять местами слова, переделывать словосочетания, использовать какие-то там четверостишья или двустишья, а свои какие-то дописывать, то есть, он разрешил со своим текстом делать все, что угодно. Когда я его просил в соавторы либретто, он сказал: «нет, вот у меня есть пьеса, ты, если хочешь, используй оттуда всё, что ты хочешь, но либретто пиши сам». Ну, вот, собственно говоря, мне пришлось это самому и делать, и надо сказать, что я этим достаточно доволен, потому что, если это все неудачно вдруг, то мне ненакого будет валить. То есть, если ошибся – значит ошибся сам. Это очень удобная позиция, и я ее очень часто занимаю. И вот сейчас – это последний месяц, может быть чуть больше, половина оперы уже сведено. Достаточно вычищено и уже можно прилично слушать. Потом это все идет на завод, в полиграфию. Ну и где-то — я надеюсь – сентябрь-октябрь – к ноябрю очередному это будет уже реальным продуктом. То есть, можно будет уже посмотреть, послушать, как это сделать.
БЕРЛИН: А вот интересно, почему так – тридцать пять лет назад пришла в голову мысль…
ГРАДСКИЙ: Не мне. Еще раз – не мне!
БЕРЛИН: Та-а-ак…
ГРАДСКИЙ: Это как раз сама идея Грушко и есть. Он много лет назад в середине 70-х годов написал вот эту пьесу по роману Булгакова. И там веселая история произошла – он ее раздал человекам восьми или девяти, и сказал, ну вот ребята, — композиторам, музыкантам…
БЕРЛИН: Ну да…
ГРАДСКИЙ: … и сказал: "Вот давайте, пишите!" У кого получится —
БЕРЛИН: Конкурс.
ГРАДСКИЙ: Да, у кого получится, кто первый встал – того и тапки. Я знаю, что были попытки, а я – как вот не брался за это дело. Поскольку читал долгое время, что не стоит этим заниматься. Что это до такой степени объёмная задача, что лучше это не делать. Я придумал какие-то темы, попевки, какие-то куски у меня были, так сказать, уже не рояле. Я мог сыграть и спеть – показать друзьям. Все друзья мне говорили, какие-то хорошие слова, я проверял просто на них – действует – не действует. У меня было несколько довольно сложных опытов с записями крупной формы и для киномузыки, и для пластинок. Скажем так, — наша страна технологически была не готова к тому, чтобы сложные произведения я мог где-то записывать. Записываться в другом месте у меня возможности не было и до сих пор нет. Но – лет так восемь-девять назад произошел качественный прорыв у нас. В России появились – может быть не наши, но, все- таки, появились те технологии, которые позволяют добиться качественного результата. То есть, чтобы это звучало хорошо и в оркестре, и чтобы певцы хорошо пели. Технологии появились, и я взялся это делать. Поскольку почувствовал, что если еще какое-то время я протяну, то возраст – есть возраст. Можно, в конце-концов без голова остаться. И просто не суметь записать то, что ты написал. И я начал это, действительно, без особой надежды на успех, но потом, как-то так получается, в общем, нормально. Я считаю, нормально, тоже вот год назад была проблема с певцами, которые – до сих пор я не решил полностью – в каком плане не решил: мне пришлось петь четыре партии.
БЕРЛИН: Самому…
ГРАДСКИЙ: К сожалению. Потому что на них я исполнителей никак не нашел, ну одну уж я, конечно, оставил бы для себя – какую-то, но на оставшиеся три – я исполнителей не нашел.
БЕРЛИН: А какие, интересно, партии?
ГРАДСКИЙ: Ну, у меня концепт такой, довольно-таки, непростой. Я этот концепт вывел из необходимости: Мастер, автор, сумасшедший – представляет себя по очереди своими героями. Иногда он может подсказать что-то даже Пилату. Как внутренний голос Пилата. Ну, он же автор, он же литератор, его роман перекликается с жизнью, и в романе, как выясняется, все совпадает : «О, как я все угадал», — он говорит. Вот, понимаете.
БЕРЛИН: Да…
ГРАДСКИЙ: И этот концепт о том, что автор, художник очень часто мечется между самим собой и двумя – тремя своими героями. В основном, в данном случае, это Иешуа, Воланд и я вынужден был еще кота спеть. Ну, кот неузнаваемый, практически. Так сделанный, что, я так записал, что очень мало кто может меня узнать. А вот то, что проблемы между добром и злом, между светом и тьмой, вот это всегда в художнике проблемы есть. «А Буонаротти, или это сказки тупой бессмысленной толпы, и не был убийцей создатель Ватикана»… Вот Пушкин же не зря это всё написал. И на его взгляд — и я к нем у абсолютно присоединяюсь, что в любом талантливом человеке есть темные стороны и светлые. Вот есть Мастер, он сошел с ума, сидит где-то в сумасшедшем доме, у него трагедия в личной жизни, и он мечется между Иешуа и между Воландом. Вот между абсолютным светом и абсолютной тьмой. А так как, по моему мнению, и по мнению, так сказать, увидел это из романа, свет невозможно познать без знания тьмы, иначе, свет абсолютно не ясен. И для того, чтобы понять что такое свет, нужно знать, что такое тьма. Поэтому, когда кое-кто отрицает существование сатаны, и вообще о нем предпочитает не упоминать, он тем самым убивает саму концепцию света. Потому что свет – должен противопоставляться тьме. Чтобы свет побеждал в наших сердцах – для этого нужно знать хорошо своих врагов. А враги иногда, такие, как Воланд, такие, как сатана, бывают , как бы так сказать, очень достаточно интересны, соблазнительны, велеречивы…
БЕРЛИН: И даже привлекательны…
ГРАДСКИЙ: … завлекательны в чем-то! Завлекательны. Притягательны не скажу, а завлекательны – точно. И для того, чтобы понять, что им противостоит, на самом деле, Иешуа, вера и так далее, нужно знать хорошо, что такое тьма. Поэтому, я старался это баланс как-то сохранить. Вынужден был, еще раз повторяю, концептом, конечно, но, если бы у меня был хороший исполнитель на роль, скажем, Воланда или Иешуа, то я оставил бы за собой только Мастера и о коте была речь, кстати, я хотел, чтобы спел кота там один артист, но, как-то мне показалось, что он этого просто не сделает.
БЕРЛИН: Но, я вот знаю, какой ты требовательный…
ГРАДСКИЙ: Но, вот, знаешь, извини, Дина, но знаешь, то, что я не ожидал – абсолютно не ожидал – что я нашел исполнительницу на роль Маргариты, я вообще думал, что это будет просто провал. Потому что вот кого я знаю из современных исполнителей, никто бы это не сделал. Никто абсолютно. Потому что в ее роли – так она написана эта партия – очень много разной – стилистически разной музыки. Очень много. Там нужно петь уметь рок-н-ролл, нужно – чисто петь классику, нужно петь цыганские романсы, и, должен быть, в общем-то свежим, неузнаваемым так легко. Более того, там нужно петь очень чисто и более точно интонировать. И это для оперных певцов – тоже очень тяжело.
БЕРЛИН: И еще быть актрисой.
ГРАДСКИЙ: И еще быть актрисой, еще быть обаятельной, женственной и так далее. Вот я полагал, что будет какой-то исполнитель, предположим, известный человек, которого я знаю. Ну, я вот себе скажу, что, да, вот здесь вот получилось, раз-раз-раз, а вот здесь – ну ладно, ну не вышло. И я был готов к этому. Так же я был готов и к Коровьеву. Я полагал, что Коровьева кто-то споет, конечно, да, некий певец, но – вот здесь вот будет не так, как бы хотелось, но в общем и целом – нормально. Но, оказалось, что Коровьева спел Коля Фоменко – феноменально! Я считаю. Он просто сто лет не звучал, как певец.
БЕРЛИН: Потрясающе!
ГРАДСКИЙ: Он феноменально спел! При чем он спел и – как характерный артист, это понятно, мы его с этой стороны знаем хорошо.
БЕРЛИН: Да, да, конечно.
ГРАДСКИЙ: Как певца – я его прекрасно помню по группе «Секрет» по питерской, но где он не был главным лицом. Все-таки, как –то Максим Леонидов был…
БЕРЛИН: Лидером был, конечно…
ГРАДСКИЙ: …был фронт-меном этой группы. Но, кстати, Максим тоже поет в этой опере. Леонидов. Но он поет, скажем, несколько другую роль, не совсем характерную для него. Он поет Лавровича.
БЕРЛИН: Как интересно!
ГРАДСКИЙ: Да, но вот Коля – спел феноменально, и я просто поражен, как он это сделал. Во-первых, как он работал. То есть он почти три недели ходил — не знаю как — как на занятия первоклассники ходят.
БЕРЛИН: Но с тобой же вообще работать трудно!
ГРАДСКИЙ: Нормально со мной работать!
БЕРЛИН: Ну, по честному! Трудно, ну – трудно!
ГРАДСКИЙ: Очень хорошо!
БЕРЛИН: Все выдержали этот ритм?
ГРАДСКИЙ: И не просто выдержали, а все сказали – как хорошо с Вами работать, потому что нам понятно, что делать! Все пятьдесят шесть человек, которые…
БЕРЛИН: Пятьдесят шесть?
ГРАДСКИЙ: Пятьдесят шесть солистов… И еще хочу сказать о Маргарите, я все-таки, назову ее – это Елена Минина, молодая девушка с потрясающими данными и вокальными, и музыкальными. Она заканчивает с этом году Гнесинскую академию как пианистка, при этом при всем. То есть, она – образованнейший музыкант. И при этом, она еще и учится в этой самой академии, как вокалистка.
БЕРЛИН: То есть, это какое-то открытие получается?
ГРАДСКИЙ: Да, Лена – это открытие. Это во всех смыслах открытие. Я с трудом себе представляю, что она будет потом делать.
БЕРЛИН: А сколько ей лет?
ГРАДСКИЙ: Двадцать два. То есть, ей нужен репертуар, я даже не знаю, как она будет его для себя находить. Я уверен, что после этого выхода в свет этой штуки, ну, я-то, ладно, но о ней будут, конечно, все говорить. Потому что она поет просто изумительно и заставляет людей себя слушать. Невозможно оторваться, она начинает петь – невозможно оторваться. Потому что привлекает голос, заманивает. При чем, было довольно весело, она пришла, ее мой товарищ Витя Глазков, который со мной работает на записи , очень много лет, как режиссер, с компьютерами тоже помогает и так далее, и он сказал : «Вот у меня есть одна девочка, вот послушай».Это его была идея. И показал мне запись какой-то оперы. Детской. И там она просто очень точно чисто пела. И хорошим тембром. Никакого артистизма я там не услышал, но было просто очень точное интонационное пение. Я говорю: «Ну, приведи ее». Приходит девушка. И она так разговаривает, как ребенок. Лена. Она говорит: «Здравствуйте, Александр Борисович!». Я говорю: «Здравствуйте!». «Ну, вот я пришла». Я говорю: «Ну, давай, я сейчас тебе напою что-то такое, а ты попробуй повторить». Она: «Хорошо». Стоят микрофоны, я ей что-то напеваю. Она: «А вот так петь?» Она начинает петь. Она сделала два дубля того, что я ей показал, через пятнадцать минут, вот то, что она спела первый раз вот это и вошло в оперу. Вот этот кусочек. Я ей просто сказал: «Знаете, Вы утверждены, если вам это интересно». Он говорит: «Правда?» Я говорю: «Да». «Ну, хорошо!» Ну, я был просто убит. Потому что дальше началась серьезная работа, но самое интересное, что в первый же приход, она, через там, двадцать минут, записала то, что, собственно, вошло в оперу, как одна из арий Маргариты.
БЕРЛИН: Кто еще занят?
ГРАДСКИЙ: Ну я довольно очень много людей, очень много…
БЕРЛИН: Ну, каких-то, известных можно назвать? Несколько хотя бы?
ГРАДСКИЙ: Всех могу назвать. Если только не забуду кого-то.
БЕРЛИН: Ну, несколько.
ГРАДСКИЙ: Ну, Володя Моторин поет Афрания. Люба Казарновская поет супругу Николая Ивановича. Володя Качан, Олег Табаков, Лариса Голубкина, Людмила Касаткина, Хазанов…
БЕРЛИН: Людмила Касаткина поет?
ГРАДСКИЙ: Да. Табакова Олега назвал, Хазанов, Ярмольник – из таких значимых людей, Макаревич, Кутиков, Маргулис. Максим Леонидов, Коля Фоменко, — уже сказал. Леша Хабаров – это вот все дальше хард-роковые люди пошли. Миша Серышев – такой известный, довольно таки, человек. Кортнев Леша…
БЕРЛИН: Ну, блекс, блеск,
ГРАДСКИЙ: Кого-то не назвал. А! Пилат – Пилат у нас вообще феноменальный. У нас Пилат – Андрей Лефлер– тоже человеку около двадцати двух лет. Мы его немножко по-другому трактуем – этот персонаж Пилата. Кобзон поет Каифу. Понимаешь? Алексей Васильевич Петренко…
БЕРЛИН: Слушай, ну ты вообще…
ГРАДСКИЙ: Я просто не знаю, как всех повспоминать.
БЕРЛИН: Ну, всех, конечно, но я так чувствую…
ГРАДСКИЙ: Я просто боюсь, что я кого-то забуду, это будет нехорошо.
БЕРЛИН: Ну, я думаю, стоило тридцать пять лет ждать, чтобы собрать такой состав…
ГРАДСКИЙ: Ленка Камбурова поет.
БЕРЛИН: Ой, Леночка, замечательно!
ГРАДСКИЙ: Причем, она поет роль совершенно нехарактерную для себя. Она поет такую старушенцию. Таким голосом поет.
БЕРЛИН: Ну, она актриса. Лена – актриса.
ГРАДСКИЙ: Да, Геллу поет – Лолита Милявская…
БЕРЛИН: Здорово, здорово!
ГРАДСКИЙ: Они попали – каждый в свой персонаж, например, у меня есть персонаж — милиционер, который отвечает по телефону. Например, ему звонят по телефону и он говорит: «Дежурный слушает!» Ну, я просто на улице, от моего дома недалеко есть милицейский пост, я подошел к милиционеру и попросил его записаться. Юра Рахманин – такой милиционер.
БЕРЛИН: Настоящий милиционер?
ГРАДСКИЙ: Да, он капитан, он милиционер, он на посту стоит.
БЕРЛИН: Он пришел в студию…
ГРАДСКИЙ: Да. Он пришел в студию, потому что там было слово и фраза: «Дежурный слушает». Ну а кто может сказать «дежурный слушает»?
БЕРЛИН: Ну, так-то, вообще-то любой, но чтобы правда была…
ГРАДСКИЙ: Чтобы правда была – должен сказать милиционер.
БЕРЛИН: Конечно, конечно.
ГРАДСКИЙ: Там людей этому учат много лет, как это говорить. И никто не может так сказать, как они.
БЕРЛИН: Вот в этом весь Градский – между прочим! Это так оно и есть.
ГРАДСКИЙ: Понимаете, это возможно было, надо иметь «каменную задницу», как у Молотова. Помните, была такая фраза о Молотове Вячеславе Михайловиче? Говорили, что у него «каменная задница», потому что имелось в виду, что он мог «досиживать» проекты. «Досиживать» в принципе, любые решения, «высиживать» их, выверять… В конце концов не отходить от – ну, видимо, это имелось в виду – про меня так тоже говорят, не в политическом смысле, конечно, а в смысле долгих проектов, которые делаются.
БЕРЛИН: Значит, я хочу напомнить Вам, что у нас сегодня в программе «Мастера» Александр Градский. Вопрос такой: считаете ли Вы, что русский рок есть сегодня?
ГРАДСКИЙ: Нет никакого рока и не было вообще.
БЕРЛИН: Так, как-то это можно объяснить?
ГРАДСКИЙ: Ну, можно объяснить.
БЕРЛИН: Вопрос из Украины.
ГРАДСКИЙ: Ну, это мое мнение. Если считать русским роком то, что мы сегодня имеем, тогда он есть. А если пытаться назвать это «русским роком», тогда этого нет. Но как явление – это, конечно, есть. Есть группы, есть лидеры этих групп. Есть очень интересные…
БЕРЛИН: Нет, а то, что было, когда ты начинал?
ГРАДСКИЙ: Это был не русский рок. Это было просто, попытка подражания какого-то. И вот на подражании и плюс профессионализм – рождается некое направление музыкальное. Назовем это так. Но, согласно утверждению Болонской школы музыки, это было давно, для профессионалов, к сожалению, но, утверждение было такое, что для того, чтобы сформировалось музыкальное или художественное направление, нужно три аспекта. Первое, это наличие своеобразных музыкантов-исполнителей, действующих людей, наличие авторов, которые писали бы специально для этого. Это могут быть, кстати, одни и те же люди, и обязательно, наличие критики. Которая могла бы это обсуждать и что-то называть правильным и что-то называть неправильным. Значит, критики, рок-н-ролла у нас не было никогда, один Аркадий Петров, который пытался в этом разбираться по серьезному. Все остальные занимались пиаром себя и весьма и весьма сомнительные заявления делали по поводу того, что хорошо, что плохо.
БЕРЛИН: Кто-то продолжает заниматься этим и сегодня.
ГРАДСКИЙ: Это их проблема. Это, в конце-концов, работа, это не возможно запретить, также как и невозможно запретить мне называть это все ерундой. Это совершенно нормальная вещь! И не надо обижаться, когда тебя называют ерундой, но я прекрасно понимаю, что выживать нужно, в общем-то, каждому человеку, каждый выживает так, как он может. И если есть варианты только вот таким образом – ради Бога. Но это, опять же еще повторюсь, не отменяет моего права говорить то, что я думаю. И вот, к сожалению, произошло следующее: в какой-то момент, я пытался, все-таки, из рок-н-ролла и рок музыки западной вывести некую музыкальную составляющую. То есть, что вот, да, конечно же, стихи, да, конечно же – поэзия, во-первых, хорошая поэзия, прежде всего, а не рок- поэзия. Это два разных термина. Я не понимаю, что такое рок-поэзия. Я понимаю – хорошая поэзия. Вот был Балшачев, был изумительно талантливый человек. Изумительно! Он не умел ни петь, ни играть. Но был великолепным русским поэтом. Великолепным. С очень большими задатками и с перспективами. И, во-первых, очень многие русские поэты аккомпанировали себе игрой на гитаре, или на гармошке. Клюев на гармошке себе играл, Есенин = там под гитару что-то пел. Мы уже не будем говорить о Высоцком, Галиче, Окуджаве, Визборе, Киме… Но это уже из последних, так сказать, известных авторов. Которые помогали своим стихам игрой на гитаре.
БЕРЛИН: Но Вы относитесь к ним уважительно – вот к перечисленным только что.
ГРАДСКИЙ: Конечно, это даже вообще не подлежит … Мало того, там и Городницкий есть, и Егоров.
БЕРЛИН: Конечно.
БЕРЛИН: Саша, значит, смотри, мой дорогой! Вот такой вопрос.
ГРАДСКИЙ: Давай.
БЕРЛИН: Как Вы относитесь к своим старым вещам? Музыкальным?
ГРАДСКИЙ: Ну, написанным когда-то?
БЕРЛИН: Да.
ГРАДСКИЙ: Ты знаешь, у меня когда-то был поступок, о котором я не стыжусь сказать. Ну вот, понимаешь, делаешь какие-то вещи в жизни, и вот это один из немногих поступков в жизни моей, в правильности совершения которого я очень сильно сомневаюсь. До сих пор. То есть, у меня пополам. У меня были вот старые песни записаны все на двадцати четырехканальных роликах на больших, и в какой-то момент, ну, это было в середине 80-х годов, когда все мои работы вот предыдущие – «Сатира», русские песни, «Ностальгия», «Звезда полей» — всё это было уже записано на этих бобинах и сведено. В двухканальную запись для выхода на пластинку. И в какой-то момент, где-то что-то мне попалось, что вот, хорошо, всегда, чтобы было восприятие старых песен, записанных, вот тогда вот. Чтобы можно было сказать: «Вот в 72-ом году он сделал так». «В 73-ом году он сделал так». «А в 74-ом году он сделал так». «А в 83-ем так». И вот это, типа, ценно. Это, вроде там, настоящее. Я выпил с товарищем по стакану водки…
БЕРЛИН: Та-а-ак…
ГРАДСКИЙ: Взял двенадцать этих роликов со всеми записями на тележку. Заехал в Дом звукозаписи – тебе известный, зашел на второй этаж, где стоял стол для размагничивания, подошел к столу и размагнитил…
БЕРЛИН: Какой ты … «Гоголь»!
ГРАДСКИЙ: Нет, не Гоголь, просто я сделал это потому, что, как мне казалось, чтобы у меня не было соблазна…
БЕРЛИН: К этому вернуться …
ГРАДСКИЙ: В последствие, переделать что-то, убрать этот синтезатор, перепеть этот кусок, заменить барабаны. Понимаешь, ну сегодня, происходит — и я, конечно, по тем временам, правильно сделал. Но, если бы я предполагал, что можно было бы, сегодня улучшить просто, ну, кардинально все эти работы…
БЕРЛИН: Какой кошмар! Если б я только знала это! Это какой-то ужас!
ГРАДСКИЙ: Не, ну я выпил, хорошо! Это было такое: «Эх!», знаешь, «ехал на ярмарку ухарь-купец».
БЕРЛИН: Ну да…
ГРАДСКИЙ: Ба-бах! А, главное, он стоял, ну просто стоял, в коридоре, ты помнишь?
БЕРЛИН: Конечно.
ГРАДСКИЙ: Ну, если бы я знал, что технологии так изменяться. Сегодня можно было бы это сделать, потому что очень много недостатков. Вот я отвечаю на этот вопрос и я слышу недостатки. Даже не исполнения, а недостатки именно сведения. Например, в каком-то месте громко сведены барабаны, не слышно голоса, в каком-то месте не хватает струнных там, тиховато. В каком-то месте — ну, интонации не точные я почти не слышу нигде, потому что я над этим работал, это было слышно. Всегда я мог это переделать. А вот само качество звучания инструментов – кому-то это очень нравится, потому что все считают, что, ну вот, если в 1978 году записано, использовался такой-то синтезатор, вот это и кайф!
БЕРЛИН: Ну, нет, ну так очень многие живут на этом!
ГРАДСКИЙ: Это и кайф, постольку поскольку, вот эти старые звуки, некоторые люди пишут письма: «Надо на аналоге выпускать!». Я говорю :«Ну, там же скрип!» Они: «Это не важно!» Там появляется какая-то некая составляющая, и мне доказывают это с цифрами, а я не слышу! Дина! У меня хороший слух – я не слышу разницы. Не слышу! Вот хоть меня убьют пускай! Не слышу разницы, только я знаю точно, что цифровая запись на хорошем проигрывателе, и так далее, она звучит точно также, как пленка. А пленка и налоговая пластинка – это две большие разницы. Когда я приносил оригинал, записанной мной для издания, на «Мелодии», например, то, что потом происходило с этой пленкой! Во-первых, с нее сначала снимали кордубль, она теряла 15 % качества, сразу, бздынь! И с …. потом печатали на Апрелевском заводе это все. Ни о каком качестве вообще речи быть нее могло! Потому что после трех-четырех прослушиваний игла начинает просто скрипеть. И это слышно. Так что – понимаешь. Но есть какие-то мифы, вообще, у нас страна такая – мифологичная.
БЕРЛИН: А вот, кстати, о стране: вот можешь ты мне объяснить, вот такое явление, ну я же это помню… В те годы, начало 80-х, Градского дать в эфир было очень сложно! Очень сложно!
ГРАДСКИЙ: Ну тебе это известно лучше, чем кому бы то другому!
БЕРЛИН: Ты знаешь это, да? Даже не просто дать в эфир, а записать!
ГРАДСКИЙ: Ну, записать-то – записывали…
БЕРЛИН: Тайну мы только знаем, как это все записывали!
ГРАДСКИЙ: Да, не будем рассказывать никому!
БЕРЛИН: Но, тем не менее, сейчас – всё можно. И появился вот этот термин – неформат.
ГРАДСКИЙ: Неформат, да.
БЕРЛИН: Вот что это?
ГРАДСКИЙ: А я тебе объясню. У меня недавно один товарищ – мой знакомый хороший, сосед по даче, не буду называть фамилию, но он очень милый человек, замечательный, у него будет концерт, он руководит крупной компанией, телевизионной.
БЕРЛИН: Так.
ГРАДСКИЙ: У него будет концерт, и они собираются мне там что-то вручить такое… Вручат, а, может быть, вручат…Ну, там будет выступление моё, и я ему говорю: «Слушай, но ты меня на своей этой самой станции в жизни не показывал. Он говорит: «Саш, ну понимаешь, ты неформат!»
БЕРЛИН: Ты – неформат.
ГРАДСКИЙ: Я говорю: «Ну, я неформат – относительно твоей станции?» Он говорит: «Да». Я говорю: «Тогда объясни мне, пожалуйста», — это я еще тебе, кстати, говорил в 80-е годы – я говорил, отчего зависит формат – неформат? Вот у нас есть аудитория. Я говорю: «А кто сформировал аудиторию?»
БЕРЛИН: Вот, вот оно!
ГРАДСКИЙ: А он говорит: «Ну, как – кто? Аудитория пишет письма…» Я говорю: «Стоп, стоп, стоп! Откуда аудитория узнает, о том, на что ей надо написать письмо?» Он говорит: «Ну, как, мы даем в эфир…» Я говорю: «О!» Знаешь это – О! Значит, ты даешь в эфир десять раз, потом аудитория тебе присылает запрос на то, что ты дал в эфир, если понравилось…
БЕРЛИН: Конечно, конечно…
ГРАДСКИЙ: И чем примитивнее ты даешь что-то в эфир, тем ты примитивнее создаешь вокруг себя аудиторию. Давай новую, так сказать, информацию. Теперь, произошла ужасная вещь. И мы дальше с ним разговариваем, ну, трепимся просто за пивом, я ему говорю: «Ну и что сейчас?» А я ему говорю: «Ну, сейчас петь совершенно некому, ни на кого народ не ходит»…На гастроли ездит, опять, кто ездит? Антонов, Градский, Ротару, Леонтьев, там, может быть, Киркоров, Басков, Кобзон…
БЕРЛИН: Ну, понятно, да…
ГРАДСКИЙ: Ну, в общем, 10-12 имён, на которые люди покупают билеты…
БЕРЛИН: А крутят сколько?
ГРАДСКИЙ: Ну, вот я и говорю: «Ну, я пойду, может, курями торговать?»
БЕРЛИН: Понятно…
ГРАДСКИЙ: Поскольку, он не музыкант, а просто очень милый человек человек и хороший предприниматель…
БЕРЛИН: Да…
ГРАДСКИЙ: Ну, пойду курицей торговать или поставлять, там, компьютеры.
БЕРЛИН: То есть, пока радио приносит доход, он не пойдет торговать курицей?
ГРАДСКИЙ: …оно, видимо, оно – у него телевизионная станция – оно, видимо, не очень сильный доход приносит, потому что … он в панике!
БЕРЛИН: Ну, вот я очень хорошо помню, когда удалось дать маленький кусочек Элюара, ма-лень-кий! Пошли письма!
ГРАДСКИЙ: Это как раз подтверждает то, что я говорю!
БЕРЛИН: Это то самое! Так это то время, когда люди не были подготовлены…
ГРАДСКИЙ: Были какие-то всегда обстоятельства – того давать – этого не давать, и ты это прекрасно знаешь. Но, при этом, у нас, все таки, в стране, сформировалась, некая, в людях, в народе, некая — любовь, даже, к каким-то людям, которых, скажем, не пускают.
БЕРЛИН: Да, это точно.
ГРАДСКИЙ: И это всегда было так. Вот, у нас не пускали Высоцкого, и его вся страна обожествляла, понимаешь?
БЕРЛИН: Да…
ГРАДСКИЙ: Он, при этом, снимался в кино, но диск у него, по-моему, вот этот «Вдох глубокий, руки шире», а про книжку уже и говорить нечего…
БЕРЛИН: …и говорить нечего…
ГРАДСКИЙ: И при этом, его популярность была сверх огромной, и так далее, и тому подобное. Нигде, ни в какой стране мира, подобное невозможно.
БЕРЛИН: Но у тебя тоже не было недостатков в любви-то…
ГРАДСКИЙ: А у меня и остается, и я поэтому тебе и говорю, что, в принципе, сегодня меня вопрос этот как-то не тревожит…Вот есть по телевизору – хорошо, ну, нет – не надо. Ну, есть по радио – замечательно, спасибо. Неформат – спасибо, до свидания. У меня завтра концерт там-то, а Ваш формат где? Ваш формат – дом сидит или в журналах пиарится… А я поеду в город Икс, у меня полый зал народа, люди пришли, заплатили, в тяжелые, надо сказать, времена, деньги за билет, для того, чтобы они знали, что я приеду и буду два с половиной часа в трех октавном диапазоне честно работать. А не заводить магнитофон. Понимаешь, тут уже… Вот этот самый момент тоже еще…
БЕРЛИН: Конечно, конечно…
ГРАДСКИЙ: Вот этот самый парень, мой товарищ, хозяин станции, говорит: « Я не знаю, что с ними делать, я требую, чтобы они пели живьем…»
БЕРЛИН: Это исключено…
ГРАДСКИЙ: «… они все отказываются, они не хотят!» Сами люди не хотят! Актеры…
БЕРЛИН: Конечно…
ГРАДСКИЙ: Ну, это просто уже стыд!
БЕРЛИН: Вот, кстати, о диапазоне… Ну, действительно, Бог дал голос…
ГРАДСКИЙ: Ну, диапазон у меня нормальный, скажем так. Нормальный.
БЕРЛИН: Да, да. Вот есть ли такая партия…
ГРАДСКИЙ: … в оперном репертуаре? Нет, такой нет!
БЕРЛИН: Да, нет! Я не закончила – которую хотелось бы спеть?
ГРАДСКИЙ: Хозе…
БЕРЛИН: Хотелось бы, да?
ГРАДСКИЙ: Да, у меня была такая мысль. Было две партии – Хозе и Герман. Герман для меня – все-таки, у меняя голос был тогда, когда Евгений Федорович об этом говорил со мной – Светланов. А у меня голос был все-таки, не совсем германовский, был более лиричный. Но вот прошло лет, там, десять, и какие-то лирические интонации сменились более драматическими. То, что подходит для партии Германа. Ну был разговор такой, но, понимаешь, какая штука. Абы как в оперном театре спеть Хозе, или абы как спеть Германа, скажем, ни в Большом театре, ни в Станиславского, там, не знаю, в любом другом театре, в Киеве, в Питере, в Минске, в любом другом – это, в общем, не проблема. Вопрос в том – с кем! Понимаешь, ведь нужен художественный руководитель постановки и дирижер такой, чтобы я, услышав его звонок по телефону…
БЕРЛИН: Нужен Светланов…
ГРАДСКИЙ: Да, который мне позвонил, вернее, позвонила Нина Александровна, и потом я с ним пообщался, с Евгением Федоровичем, и он сказал : «Ну, как у Вас?». Я сказал: «А сколько у нас месяцев?» А он говорит: «Месяцев пять…» А у меня самый чёс. Города, деньги, любовь народная, популярность, по пять концертов во дворце спорта за пять дней там где-нибудь, в Киеве. И я говорю: «Ну, так хорошо…» Мне же надо было перестроить голос полностью, и вообще, по другому подходить к пению…
БЕРЛИН: И решиться на потерю всех денег, между прочим!
ГРАДСКИЙ: Деньги – ладно! Черт с ними, с деньгами, для кого-то, может это и имело значение. Вы понимаете, вот эти отношения, к сожалению, уходят. Когда тебе может позвонить Светланов и ты скажешь, конечно, Евгений Федорович, где мне надо быть?
БЕРЛИН: Они уходят с уходом этих людей…
ГРАДСКИЙ: И с уходом этих людей они уходят, понимаешь, и сами по себе отношения становятся какими-то, ну, не русскими, что ли. Какими-то не характерными для России.
БЕРЛИН: Это так…
ГРАДСКИЙ: Все-таки, здесь очень многие вещи делались на духовном общении. Понимаешь, очень замечательные произведения искусства создавались…
БЕРЛИН: Да, да, дружно…
ГРАДСКИЙ: Не надо все перечислять, и так все ясно. Когда один человек дарил другому сюжет гениального произведения…
БЕРЛИН: … и потом не подавал в суд!
ГРАДСКИЙ: Да, ну он там был чем-то не доволен. Ну, понимаешь, ну он дал ему и все. А бумагу подписали? Нет, не подписали. Пушкин с Гоголем не подписали бумагу по «Мертвым душам», понимаешь? Ну, не подписали, ну, что ж теперь делать?
БЕРЛИН: Саш, скажи мне, пожалуйста, вот что я давно хочу у тебя спросить. Я вот в который раз посмотрела, с таким удовольствием, я думаю, многие наши слушатели тоже «Август 44-го»…
ГРАДСКИЙ: «В августе 44-го»…
БЕРЛИН: Да. По Богомолову. И там в конце …
ГРАДСКИЙ: …песенка, да, есть…
БЕРЛИН: Песня! Никакая не песенка, а песня! Что это вообще?
ГРАДСКИЙ: К сожалению, песня звучит нормально, а все остальное не очень хорошо.
БЕРЛИН: Так, мы сейчас не про то, как звучит! Вот как трудно с Градским!
ГРАДСКИЙ: …ну, да…
БЕРЛИН: Песня-то какая! Ну что это? Где она?
ГРАДСКИЙ: Ну, ничего, вроде, нормальная…
БЕРЛИН: Ну, ее, наверное, ни где нет?
ГРАДСКИЙ: Ну, что, на диске же она издана…Вот как раз который я тебе сегодня принес! Она там есть.
БЕРЛИН: Потрясающе, а вот скажи, только сразу не убивай…
ГРАДСКИЙ: … хорошо…
БЕРЛИН: Не можешь, вот, ну, две строчки!
ГРАДСКИЙ: (поет) Маятник качнется, сердце замирает.
БЕРЛИН: Ну, капельку!
ГРАДСКИЙ: Дин, ну не мучай ты меня, ну! Ты ж знаешь, я не пою так…
БЕРЛИН: Ой…ну вообще-то это…
ГРАДСКИЙ: (поет) Всё, кому зачтется, кто ж об этом знает. Что кому по праву, кто кого в опалу…
(говорит) Она, кстати, на титры очень хорошо легла постольку поскольку, она ведь отвлечена от сюжета. Но качание маятника – это все равно, качание маятника.БЕРЛИН: нет, ну это просто такое впечатление, что это было – какие титры – это было продолжение этого фильма. Как бы вот, ну какой-то эпилог.
ГРАДСКИЙ: Объяснение какое-то, может быть…
БЕРЛИН: Да…
ГРАДСКИЙ: Ну, не знаю, может быть. Но в принципе, такая задача ставилась сценарием, и мы с Богомоловым очень в хороших отношениях были, оба остались сильно не довольны тем, чтоб было сделано с его сценарием. А я остался недоволен тем, что с музыкой было сделано перед записью. Может быть поэтому мы с Богомоловым и сошлись.
БЕРЛИН: Не знаю, мы довольны очень!
ГРАДСКИЙ: Я имею в виду с автором сценария.
БЕРЛИН: Я понимаю, мы, зрители, довольны очень.
ГРАДСКИЙ: Ну, фильм, при всех его, так сказать, возможных минусах, все-таки людям как-то пришелся по душе. Ну это и хорошо.
БЕРЛИН: И песня там свою, абсолютно самостоятельную роль сыграла. И спасибо за эту песню!
ГРАДСКИЙ: Да на здоровье, Диана Иосифовна!
БЕРЛИН: А вообще, вот скажи, как ты относишься к наградам, к званиям? Вот, по честному.
ГРАДСКИЙ: Нет, я по честному могу сказать, что награды и звания получать приятно. Глупости говорит тот, кто скажет, что неприятно. Но, понимаешь, всякому овощу свой фрукт. Некоторые вещи приятно получать тогда, когда время к этому располагает. То есть, некоторые награды, например, если время давно уже ушло для них, условное время, их получать не стоит. Не буду комментировать – но, не стоит. Поэтому, есть еще одна проблема. Проблема – такая, что, в принципе, знаешь, эта фраза: «Все люди равны между собой, но некоторые равнее, чем другие». Но вот иногда званиями одинаковыми награждаются люди, диаметрального равного таланта. Не просто – чуть-чуть хуже, чуть –чуть лучше, а просто один – действительно талантливейший, одареннейший человек…
БЕРЛИН: … а другой близко не стоял.
ГРАДСКИЙ: Другой вообще близко не стоял. Получается, некий диссонанс… И тот там, такой-то, и этот народный. И этот народный. На этого смотреть нельзя, просто хочется все выключить сразу телевизор или закрыть книжку. А это – блестящий мастер, понимаете? И вот тут, это вот как всегда, на западе этого нет, действительно, но… На западе нету этих наград, нет, ну, правда, на западе есть награды, артист могут наградить, например, орденом Почетного легиона…
БЕРЛИН: Ну да, но как это … да…
ГРАДСКИЙ: Могут. Могут наградить званием пэра, да? В Лондоне, в Англии. То есть, это ведь не так все просто, как может показаться. Ну у нас для этого ввели звание Народного артиста, там, еще Лауреат государственной премии, еще бла-бла-бла всякое…
БЕРЛИН: Ну да, ну да…
ГРАДСКИЙ: Еще какие-то ордена там разные, разных степеней. И так далее. Но вот все-таки, мне кажется, что некая вот, некая червоточина в этом, все таки, есть… Понимаешь, иногда лучше вообще не получать каких-то наград, вообще, никаких званий, но – сознавать себя нужным людям, вообще, и сознавать, что ты профессионал.
БЕРЛИН: Да и вообще, востребованный.
ГРАДСКИЙ: Востребован – это вообще редчайший случай! Потому что я ведь очень много людей знаю, которые являются замечательными исполнителями, но они не востребованы, понимаешь.
БЕРЛИН: К сожалению…
ГРАДСКИЙ: Люди к ним прохладно относятся, например. И только небольшая часть аудитории их считает выдающимися. Так считает пятьдесят тысяч человек.
БЕРЛИН: Да, но это да.
ГРАДСКИЙ: Но, понимаешь, я всегда говорил, что те пятьдесят тысяч человек, которые сегодня читают Хлебникова – они и через 50 лет будут те же самые пятьдесят тысяч человек.
БЕРЛИН: Абсолютно правильно, вот туту я с тобой согласна…
ГРАДСКИЙ: Вот в этом все и дело. Это генетический код, он передается. Поэтому, самому Хлебникову должно было бы наплевать, он прекрасно знал, что у него будет своя публика и своя аудитория, и своя читательская аудитория. Через много лет. И вот это главное. Я, например, не сомневаюсь, что хотя бы 15 человек меня будут слушать. Ну, 14 может быть.
БЕРЛИН: Так, так…
ГРАДСКИЙ: Не, ну, правда, я в этом абсолютно уверен! Но мне достаточно сегодня знать о том, что там будет вот этих четырнадцать человек…
БЕРЛИН: И ты для них будешь работать?
ГРАДСКИЙ: Я работаю для себя, но я работаю так, что вот эти четырнадцать человек обязательно точно будут.
БЕРЛИН: Они всё равно твои?
ГРАДСКИЙ: Они будут, они родятся, они где-то услышат…
БЕРЛИН: От тех самых, которые сейчас.
ГРАДСКИЙ: Но вот их будет четырнадцать. Но мне достаточно, даже если это будет два человека.
БЕРЛИН: Поняла.
ГРАДСКИЙ: Это уже стоит что-то делать…
БЕРЛИН: Конечно…
ГРАДСКИЙ: Если через сто лет два человека будут о тебе что-то знать.
БЕРЛИН: Конечно…
ГРАДСКИЙ: Это стоит работать!
БЕРЛИН: У меня последний вопрос в связи с тем, что время ограничено эфирное, у меня последний вопрос. Программа называется «Мастера», да?
ГРАДСКИЙ: Так. (поет!) Да, вот это? Мастера…
БЕРЛИН: «Мастера». Вот скажи мне, пожалуйста, обязательно ли Мастеру – Маргарита?
ГРАДСКИЙ: А обязательно ли Мастеру – Маргарита? Да нет, не обязательно. Конкретно, Маргарита, как нечто входящее в дверь или выходящее, с руками, с ногами …
БЕРЛИН:… и со всем остальным…
ГРАДСКИЙ: … и со всем остальным… Не будем уточнять, в общем, не нужна.
БЕРЛИН: Это ответ Александра Градского.
ГРАДСКИЙ: Я поясню, то есть, если у мастера, художника, были неудачные опыты в жизни, то…
БЕРЛИН: … так…
ГРАДСКИЙ: … или – удачные. То, по любому, мастер или художник, этот человек обязан быть с фантазией. У него должна быть фантазия и возможность представлять себе идеал. И, так как, все время приходится придумывать музыку, аранжировку, стихи, людей, друзей, все время приходится придумывать. Если твой идеал придуманный или совпадает, или почти совпадает с тем, что тебе попадается в реальности, это вообще замечательно, это прекрасно, тогда Мастеру нужна Маргарита. Но если он не совпадает, достаточно просто создать этот идеал. Потому что все сочинители живут фантазиями, Диана, и в фантазиях своих пребывают. Для них важнее – не то, чтобы реальный мир – не реальный, даже не о, чтобы нереальный… «Ах, нам нужен нереальный мир», нет, нужен реальный мир, нужно картошку пожарить, но весь реальный мир, у сочинителей – это я вот за себя, по крайнем мере – весь реальный мир сочинителя ему необходим только для того, чтобы у него была технически возможность свободно создавать себе нереальное пространство. Если у него реального мира нету, он обречен на умирание, постольку поскольку у него не будет никакой физиологической возможности просто фантазировать. Поэтому, пофантазируй и просто исчезнешь с планеты Земля. Понимаешь, а если возможность у него будет, это идеальная позиция для создания нереального мира. Каковым является и музыка, и все, что угодно. Поэтому, люди, которые обделены этим, люди, которые не хотят от бытовухи своей отказаться во имя нереального – обыкновенные, не сочинители – просто, которые занимаются другой работой. Ты посмотри, знание музыки, знание поэзии человека облагораживает. Ну тут просто нету…
БЕРЛИН: Да, конечно, и наоборот…
ГРАДСКИЙ: … да, никаких нету сомнений в этом. Поэтому, люди, которые это не знаю, или не хотят знать, или не стремятся к этому знанию, они просто сами себе немножко урезают жизнь. Мы можем, конечно, их ругать, а они скажут, нам все равно. Я за баранкой, у меня что-то крутится в машине, ну и плевать. А я иногда говорю: «Чувак, ты понимаешь, что ты половину жизни своей просто у себя отрезал. Ты фантазию свою не можешь развить»! «Да, — говорит, — Сашок, ну понимаешь, ты там немножко пропоешь «Как молоды мы были», я – слушаю, а вот так, чтобы начать интересоваться, куда-то лезть, ну, просто, времени нет. Текучка заедает!» И это — ужасно. А вот еще последнее, все-таки, редко у меня бывает возможность, чтобы я говорил с тобой и чтобы мне хотелось кому-то еще сказать, что вот эти вот ребята-то доиграются. В средствах массовой информации. Они доиграются, что получат народ, который будет просто плохо работать.
БЕРЛИН: Ну да…
ГРАДСКИЙ: Не потому, что он не хочет…
БЕРЛИН: Тупеет?
ГРАДСКИЙ: А потому, что он не может. Потому что для того, чтобы работать хорошо, нужно развивать свою фантазию. Воображение и это прежде всего. Ответственность – да. Но ответственный дурак, без фантазии… тоже понаделает, знаешь ли. Безответственный дурак – может, у него случайно что-то получится хорошо. А вот человек без фантазии, без стремления к прекрасному, в любых формах, в любых, человек с деформированным вкусом, который не понимает, что хорошо, а что плохо…
БЕРЛИН: …это самое страшное…
ГРАДСКИЙ: …когда в зале, Большом зале Консерватории полный зал интеллигентного вида людей, на сцене стоит красивый человек, который блестящим голосом обладает, поет – фальшиво, берет дыхание не там, где надо. Не ровная фраза, туповатое прочтение артистическое, он заканчивает романс, зал встает, и орет, как резанный, браво. В «Ла-Скала» его закидали бы партитурами и помидорами. За это, за то, что он берет дыхание не там, где нужно брать дыхание у автора. Здесь это все проходит и мы говорим о людях, которые ходят в Консерваторию, которые стремятся к прекрасному. Которые иногда носят клавиры, которые читают Булгакова, и имеют интеллигентное лицо на вид. Что же мы будем говорить о людях, которые на макаронной фабрике работают экспедитором? И это продукт воспитания сегодняшнего и нужно срочно что-то с этим делать. С одной стороны, я так и говорю, с другой стороны – мне до такой степени плевать, потому что никто с этим делать ничего не будет, значит, и я становлюсь таким же точно как вся наша страна…
БЕРЛИН: Ничего подобного…
Эта тема очень горькая, ее можно продолжать и продолжать, но…
ГРАДСКИЙ: Но, понимаешь, если бы об этом не говорить, Дина…
БЕРЛИН: Ну тогда вообще…
ГРАДСКИЙ: Тогда вообще, ну, будем сидеть вот так вот…
БЕРЛИН: Тогда она будет вечной. А все-таки, твое назначение, назначение любого талантливого человека — …
ГРАДСКИЙ: …самовыражаться…
БЕРЛИН: …самовыражааться… и вот как ты сказал, вот есть эти четырнадцать, двадцать, сто, тысяча человек…
ГРАДСКИЙ: …ну, есть…
БЕРЛИН: …они будут, обязательно, будут. И если они это воспринимают, и им это надо, и я видела, я сама …
ГРАДСКИЙ: …это становится частью их жизни…
БЕРЛИН: …я сама была в нескольких магазинах, вот то, о чем я тебе говорила, перед тем, как мы сели за этот стол, как я объездила несколько магазинов и я спрашивала: «У Вас есть Градский?» «Раскупили!» Значит, это нужно. А там не легенькие песенки, там, прямо скажем, не попса…
ГРАДСКИЙ: Во-первых, это довольно прилично стоит! Между нами говоря!
БЕРЛИН: И стоит-то это дорого!
ГРАДСКИЙ: Я ж подделками-то не балуюсь.
БЕРЛИН: Так вот я про то и говорю! Значит, это нужно! И за это тебе – огромное спасибо! И за это тебе – спасибо!
ГРАДСКИЙ: Да, ну..
БЕРЛИН: Потому что только так мы можем противостоять всему вот этому ужасу, который нас потихоньку окружает.
ГРАДСКИЙ: Борьба неравная! Дина!
БЕРЛИН: Не равная.
ГРАДСКИЙ: Это не равная борьба, и она, может быть, выиграна, как это не странно. Но проиграна она, может быть во времени. То есть, она выигрышна во времени, но проиграна сиюминутно.
БЕРЛИН: Да, но я тебе должна сказать, Великая Отечественная война была тоже неравная борьба…
ГРАДСКИЙ: О, Господи! Куда ты пошла…
БЕРЛИН: Не равная, не равная… А я уже готова признать, что что-то очень похожее… не равная борьба, но победила сила духа. Все равно победила сила духа.
ГРАДСКИЙ: Да я даже почти уверен, что даже не только сила духа, а победила выдержка. Ну, прежде всего, выдержка. Что вот, знаешь, как Ивана –дурака не бей там, как его не кидай, ну вот кукла-неваляшка – это вообще, про нас. Вот так валяют, а она встает. Это просто про наша страну, про наш народ.
БЕРЛИН: Опять-таки, не на этом мы сегодня заканчиваем, а мне бы хотелось еще бы сказать Вам, что нас ожидает большое событие, выход оперы Александра Градского по Булгакову – «Мастер и Маргарита». Вот это действительно большое событие.
ГРАДСКИЙ: Я надеюсь, что это действительно будет так.
БЕРЛИН: Это была программа «Мастера». Сегодня нашим гостем был Мастер – музыкант, композитор, поэт Александр Градский.
ГРАДСКИЙ: Спасибо всем слушателям!
БЕРЛИН: Мы встретимся ровно через неделю.
