(Судьба и рок Александра Градского)
Продолжение...
- Саша, а Юру Фокина в Америке тебе не удалось увидеть?
- Не удалось, но я знаю, что его судьба совершенно невероятна: он живет сейчас под Нью-Йорком, он священник.
- Ну хоть кто-то из наших его там встречал?
- Видели его. По-моему, Макаревич его видел.
- Макаревич сказал, что не видел.
- Не видел, да? Ну, значит, не видел!
- А с Саульским Игорем виделся?
- Виделся. С Саульским я работаю вместе... немножко. Сейчас он в Лас-Анджелесе... (Градский начинает описывать мне свои дела в Америке. Его всего охватывает азарт. Он, как говорится, в своей тарелке. Разговорившись про Америку - лихо, будто ковбой, забрасывает левую ногу на стол... и неожиданно начинает активно то одной, то другой рукой ковыряться в носу, но, видимо, что-то у него там не получается; однако... он продолжает делать это так старательно, что у меня невольно несколько раз подряд возникает страстное желание хоть чем-то помочь ему, потому что и сам иной раз люблю и умею это делать... Темноволосый парень и его хорошенькая совсем юная спутница, ожидающие Градского, завороженно смотрят в нашу сторону!)
- Саша, ты остановился на том, что "Яуза-5" начинает притягивать тебя больше, чем скрипка...
- Да-да-да... В 1965 году мы были третьей по счету группой в Москве, и назывались мы "Славяне", для меня эта группа была первой... Это, если не считать, что в 63-64-м годах я играл в МГУ с польской группой "Тараканы", то есть рок-н-ролл я начал играть в четырнадцать лет - с декабря 63-го года. Играл на семиструнной ритм-гитаре, естественно, соответственно настроенной, но больше - пел, потому что в этой польской группе было три хорошо играющих музыканта - соло, бас, и ритм,- и, в общем, моя игра на гитаре нужна была только тогда, когда я аккомпанировал сам себе. Моя роль в "Тараканах" сводилась к тому, что я, как приглашенный, выходил, пел несколько номеров и уходил.
- Люди вас с интересом воспринимали или с удивлением, дескать, что за чудаки?
- Нет. Конечно, с интересом. С большим интересом. И много приходило. Ну как много? Как обычно на танцы в МГУ ходят.
- Ну что? Это выглядело так же, как, скажем, твое выступление на "Осеннем балу" в МГУ - точно не помню - в 70-м, 71-м или 72-м году? - когда ты пел в стройотрядовской спецовке, в жокейской такой шапочке цвета хаки свою любимую тогда песню "Хэй Джуд", да? Так? Помнишь этот бал в Главном здании МГУ?.. Ярко освещенный всеми лампами вестибюль сектора А. Одна из беломраморных площадок монументальных лестниц, ведущих с четырех сторон в актовый зал. А на ней, находящейся справа от "Зеркального входа", как на троне восседает над барабанами с надписью "Витязь - это звучит гордо!" сам несравненный тогда Багрычев... Рядом с ним виртуоз соло-гитары "а-ля Хендрикс",- тоже несравненный тогда,- Гилюта... Других я уже не помню... за исключением всегда заджинсованного "бубниста", держателя аппаратуры, а значит, и группы "Витязи", непредсказуемого боксера и университетского электрика Валерки Шаповалова, бессменно сопровождаемого высокой, изящной юной красавицей женой... И вдруг - гул восторга. Это появляешься ты. И Шаповалов предлагает тебе спеть любимую всеми "Хэй Джуд". Кстати, именно тогда я увидел и услышал тебя в первый раз и, быть может, впервые по-настоящему почувствовал, что такое рок, как, впрочем, и многие, волею случая оказавшиеся тогда у "Зеркального входа". А людей было... видимо-невидимо! Чтобы все могли видеть происходящее на мраморе, как сей час помню, раздался клич: "Садись!" И масса народу мигом оказалась на каменном полу вестибюля. Как "клево" ты тогда пел! И все хотели не только слышать, но и видеть, кто же это так сильно и красиво поет?! И когда удобные для обозрения места были заняты, я вдруг обнаружил невероятное зрелище... Над мраморной площадкой, недалеко от входа в актовый зал, был установлен огромный представительный памятник сидящему в кресле Мичурину, а у него на руках, на коленях и на шее, вытянув головы вниз, сидели студенты... Рок-бал был в полном разгаре!
...Между прочим, Артем Троицкий-бесспорно, самый хороший рок-санитар, чаще всего успешно очищающий музыку от всяких там рок-дешевок,- кое в чем, как мы говорили в самом начале 70-х, явно "не Копенгаген!". Заявлять, что в застойные времена в Москве рок-музыка находилась в подполье - значит, очень преувеличивать "мученичество" столичных рок-музыкантов. Какое-то "мученичество", конечно, было, но оно было не больше, чем "мученичество" всех самостоятельных представителей наук, искусств и ремесел тех дней. Студенческие балы в МГУ и еженедельные дающие полную свободу для рок-выражений вечера в университетских клубах-гостиных, в том числе и в кафе "Гаудеамус",- лучшее свидетельство против сочинений Артема Троицкого! Я против застоя, но еще больше против рассказов о том, чего почти не было, а если где-то и было, то не имело подавляющего характера.
Ну ты помнишь эти "сногсшибательные" рок-вечера?
- Конечно! Что было, то было!!! То же самое наблюдалось и в самые первые годы, поскольку все это было очень новое, было просто в диковинку...
- И все-таки есть такое новое, которое всех пугает...
- Да что ты? Молодежь ничего не боится, тем более таких вещей. Наоборот - ей интересно. Это люди в возрасте смотрят как-то настороженно, потому что это как-то противоречит их вкусам, а у молодежи ведь вкусы только формируются.
- Послушай! Пели-то "Тараканы" на английском?
- Конечно!
- Когда же ты впервые на русском запел?
- Вначале я все пел на английском, но однажды в этих же самых "Тараканах" я попробовал пару раз спеть "Твист в Москве" Арно Бабаджаняна: "Я никогда не бывал в этом городе светлом..." Спел, и это произвело впечатление.
- На каких же инструментах вы играли?
- На электрических!
- Откуда они у вас?
- В интерклубе МГУ уже в декабре 63-го, я это хорошо помню, были уже настоящие усилители. Концерты свои мы давали на втором этаже ДК, там, где обычно происходили университетские танцы.
- Знаешь, прежде чем продолжать разговор о первых московских группах, давай обсудим еще один спор... Многие говорят, что сейчас уже трудно сказать, где себя Градский больше проявил: то ли в музыке, то ли в поэзии?
- Начну с того, как складывались у меня отношения с теми или иными школьными предметами. Все математические дисциплины, физика и химия мне не нравились, зато история и литература - это была моя стихия. У меня сразу наметилась гуманитарная тяга, благо в семье была небольшая библиотека, которую я все время увеличивал и на теперешний день так увеличил, что она уже вытесняет меня из квартиры. Поэзия привлекала меня с детства, хотя это совсем не значит, что я не любил прозу. Я запоем читал все подряд: и Золя, и Диккенса, и Джека Лондона, и Жюля Верна, и Толстого, и Достоевского, и Чехова,- все меня одинаково интересовали. Однако лет с десяти до тринадцати у меня был период, так сказать, русской литературы, а потом, лет с четырнадцати, в момент, как говорят, полового созревания, начались французы: Стендаль, Бальзак, Мопассан, Золя... Меня притягивали описания пикантных женщин, роскошных одежд, жизнь разных там графьев и князей...
- Ты, наверное, тогда круто влюблялся?
- Ну да... были какие-то очарования от раскрашенных картинок французских романов... Я сейчас не могу ни Бальзака, ни Стендаля переносить - на дух!
- Почему?
- Ну потому что это для меня - вранье!
- Ага... Хорошо, что ты это сказал.
- Потом, значит, я опять "влез" в Достоевского... в "Бесов", в Сологуба, в Чехова, а чуть раньше была романтика, и научная фантастика, и даже детективы... Обычно к последнему чтению я прибегал, когда уставал читать, скажем "Бесов", "Братьев Карамазовых" или "Историю государства Российского" Карамзина, или Соловьева... В такие минуты я брал с полки книги более легкие с тем, чтобы отвлечься от серьезных мыслей ради их будущего более толкового восприятия. В этом мне помогали: Рэй Брэдбери, Клиффорд Саймак, Айзек Азимов, Стругацкие. Но это были не развлечения, а как бы переход на другие рельсы... с помощью того же "Инспектора Лосева" или Агаты Кристи. Именно в эти годы у меня, естественно, начало появляться желание писать стихи. Самые первые из них родились лет в тринадцать. Честно говоря, я их не могу назвать стихами, тем более что это были стихи не на музыку, а, так сказать, строчки, существовавшие отдельно от музыки...
- ...То есть - самостоятельная поэзия?
- Да... Ну не совсем... Плохая! Очень!
- А ну-ка прочти что-нибудь!
- О-о-й... М-м-м... Э-у-х...
- Пусть они будут даже неуклюжие, через неуклюжесть все равно будет просматриваться зародыш твоего будущего "я".
- Не! Ну почему? Не такие уж они и неуклюжие...
- Тогда не стесняйся их!
- Я просто не помню... Так: ты-тыды-тыды... Эх!
Я терпеливо начинаю ждать. Моментами кажется, что он ничего не вспомнит. Случается же такое торможение, когда человек не может вспомнить даже девичью фамилию собственной жены... От нечего делать начинаю засекать время, и вот через сорок семь секунд его вдруг прорывает:
Я - московский парнишка - очкастый, негрубый.
Мое сердце - большое, как у вола,
Перекачивает по кровенапорным трубам
Мои думы, стремления и дела...
Вот такое пафосное. (Заразительно, во все горло, длинно смеется.)
- Отлично! - вскрикиваю я.
- Чушь! - кричит мне Градский.
- Нет не чушь! Все очень здорово! Очень хорошо! Я хочу тебе сказать: ты совершенно не прав! В этих стихах уже есть те зерна, из которых вырастет сегодняшний Градский!
- Ну, наверное. Наверное. Задавай дальше свои вопросы, а то ведь меня ждут еще люди!
- Ты забыл назвать любимых поэтов.
- Ну, конечно, Пушкин был близок мне больше всего. Он как-то сразу стал для меня огромен. С малолетства, с восьми-девяти-десяти лет, родители взялись приучать меня сначала к сказкам, потом я сам начал читать и учить на память "Онегина", затем увлекся пушкинской прозой... Пушкин, Лермонтов,- как это ни странно, то есть все подряд шло,- а вот уже Некрасов меньше мне нравился, он казался мне всегда каким-то простоватым... Есенин никогда не нравился, никогда! За исключением нескольких его хулиганских стихотворений и поэмы "Черный человек". Вот эти вещи мне всегда очень нравились, а все остальные стихи Есенина казались очень сентиментальными.
- А Маяковский как тебе?
- Маяковский очень нравился. Нравился ранний! Нравился поздний! Нравился очень - во всех своих проявлениях! Но! После двадцати пяти лет позднего Маяковского не могу переносить. Практически позднего не могу видеть, а раннего с удовольствием хоть сейчас готов читать!
Однако Пушкин как был, так и остался для меня первым поэтом! Все остальные, после Пушкина, для меня примерно на равных. И даже Лермонтов. Обычно я беру с полки книгу по настроению и не перечитываю ее, а снова читаю... Ну вот совсем недавно в моих руках были: Набоков, Гумилев, Мандельштам, Пастернак, Цветаева - немножко, Ахматова - немножко, Блок, Брюсов, Белый... ну что, мне всю свою библиотеку перечислять? Хлебников, Ходасевич... И всех их я люблю!
- Феликс Медведев рассказывал мне, как якобы Высоцкий, придя с Мариной Влади на выставку "Первые книги поэтов", у одного из стендов признался ему, что всю жизнь мечтал свои, ставшие чуть ли не народными, песни увидеть напечатанными в книге... И вот - увы! Не пришлось. А ты? Не собираешься издать книжку своих стихов?
- Нет, почему же? Сейчас издаются стихи мои в книжке под "общей крышей". Там будут стихи многих: стихи Огребня, стихи Макаревича, стихи Шевчука, стихи Цоя и мои стихи.
- Теперь, когда более или менее представлены основные составляющие твоей рок-культуры, самое время перейти к твоему участию в истории возникновения первых московских рок-групп.
- Итак, после полугостевой роли в "Тараканах" в октябре-ноябре 1965 года я становлюсь полноправным членом группы "Славяне". В "Славянах" играл Миша Турков на гитаре, Слава Донцов - на барабанах и Витя Дягтерев - на бас-гитаре. Правда, первый состав "Славян" был немножко другой: у нас играли Саша и Гена - фамилий не помню. Гена играл на бас-гитаре, Саша играл на барабанах. У меня, кстати, где-то валяется снимок нашего первого состава. Мы стоим: Миша Турков, Саша, я и Гена. Саша и Гена играли не очень хорошо, и вскоре поэтому нашли им замену. Витя Дягтерев был нами, что называется, "откопан" во Дворце культуры имени Горбунова, что на Киевском вокзале, а барабанщик Слава Донцов, к счастью, оказался его приятелем. Так "Славяне" оказались третьим по счету составом в Москве. Первыми появились в июле - августе 65-го "Бразерс" - по нашему "Братья", а вторыми "Соколы" или "Сокола", практически "взлетевшие" из гнезда "Братьев" где-то в сентябре того же 65-го года. Их "крестным отцом" был Юра Айзеншпис. А после уже пошло: "Аргонавты" и т. д. Группы росли и распадались, как грибы.
- Вот здесь напрягись, поскольку самое начало многие очень противоречиво описывают!
- Ну а какие и у кого есть расхождения? Расхождений никаких быть не может!
- Я не стану тебе их рассказывать, чтобы избежать каких-то влияний на твои собственные воспоминания. Потом сам все увидишь. А пока припомни, кто входил в "Братья" и "Соколы"?
- Насчет "Братьев" толком не помню. А вот в "Соколах" играли Юра Ермаков, Черныш, Иванов, четвертую фамилию не помню. Иванов - басист. Черныш - органист...
- А Иванова как звали, не помнишь?
- Не помню. Не Юра, конечно. По-другому как-то… Это не "скомороховский" Иванов, другой какой-то...
- Не в эти ли месяцы на твоем горизонте появился Бергер?
- Леня? Нет. Леня - это где-то 67-й год.
- Не помнишь, как это было?
- Я увидел его в "Грифах".
- В "Грифах" ты его услыхал?
- Да-а-а... Поначалу.
- А группа "Грифы"... это было где?
- Это группа, где был Шаповалов Валера...
- Но это не тот, не университетский Шаповалов, который "Витязями" командовал?
- Вот это он и есть!
- Этот Шаповалов?
- Да. Такой... боксер! Есть еще певец Валерий Шаповалов, но то был не он. "Грифовский" Шаповалов все на бубне играл и главное везде по Москве концерты устраивал... Так вот, Леня Бергер играл в "Грифах", и еще играл там Валя Витебский, по-моему; играл там и Добрынин Слава, который тогда был еще Антоновым. Фамилию Антонов он сменил, потому что его все время путали с Юрой Антоновым. Донцов там играл на барабанах...
- Ты ничего не путаешь? Не "Орфей" ли ты видел вместо "Грифов"?
- И "Орфеев" я помню, и "Грифов". Помню еще курьезный случай, как Слава Добрынин участвовал в "грифовском" концерте в кафе "Молодежное" на улице Горького, где Артур Макарьев - очень известный тогда человек, организовывавший и курировавший от горкома комсомола самые большие роковые дела,- устраивал в те дни специальные молодежные вечера. Благодаря Артуру Макарьеву - кстати, сейчас он работает на радио-те вечера в "КаэМе" были очень знамениты...
- Постой! Так в чем курьез заключался?
- В чем? Не знаю даже, как и сказать... В том "артуровском концерте" играли мы, и играли "Грифы". В "Грифах" на этом концерте "играл" Добрынин, причем "играл" очень интересно: шнур от его ритм-гитары был привязан к бочке, а не включен в усилитель - Слава пел, но играть ему не давали, потому что уже были три гитариста. А чтобы не исходили лишние звуки, его "подключили" к бочке... И я, случайно зайдя сбоку, увидел, как "усиливалась" его музыка. Это я ему никогда не забываю, а он очень стесняется... ("Гы-гы-гы!" - чисто по-градски, весело и незлобно, гогочет Градский.)
- Этот эпизод уже где-то прошел в печати?
- Не-а. Я никому, кроме него, не говорю об этом.
- Ну я обязательно напишу.
- Не! Это я не знаю. Это лучше у него спросить: можно ли об этом писать? Если он не даст согласия на то, чтоб я этот факт огласил, то я возражаю против этого факта, потому что, может быть, это ему неприятно. Мне никого обижать не хочется, тем более что мы все друзья!
- Хорошо. Я подумаю, как это лучше сделать, а теперь продолжай свой рассказ о Бергере! Был ли ты с ним знаком?
- Конечно, был. Потом еще мы вместе пошли в "Веселые ребята" на три месяца - деньги заработать: я, Полонский и, значит, Бергер. Через три месяца после длительной гастрольной поездки, заработав там полторы тысячи, я ушел, а Полонский остался. Ему понравилось деньги получать...
- Когда это было?
- 70-й год.
- А разве Бергер не гораздо раньше и не сам по себе оказался в "Веселых ребятах"? И потом, разве не так же, не сам по себе, и не гораздо позже - в одиночку - ушел он от Паши?
- Ну, если ты все знаешь, зачем спрашиваешь?
- Сам понимаешь, знать, как все было, хорошо, однако истина в твоих глазах дороже! Теперь... расскажи, как "Славяне" переросли в "Скоморохов"?
- Они не перерастали. Просто "Славяне" поиграли около года, потом я из них ушел, и состав "Славян", базировавшийся в клубе Горбунова, стал меняться. Через какое-то время ушли из них и Дегтярев, и Донцов; и Миша Турков набрал себе новых людей, которые, конечно, были менее интересны, на мой взгляд, хотя там был хороший гитарист Саша Курдюков. Потом он играл, кажется, в "Орфее". Да и сам Миша был человек довольно талантливый, но, к сожалению, от музыки он как-то потом отошел... Ну, мы поругались, как мальчишки обычно ругаются, и я ушел... Теперь я, конечно, понимаю - почему? Мы пели только "Битлз" и "Роллинг Стоунз". Мне же уже в "Славянах" казалось, что мы должны сочинять и свои вещи. Тем более что к этому времени, в 66-м году, у меня уже были написаны несколько песен: "Синий лес", песня, которую никто не знает - "Если б я имел билет на экспресс", песня "Взошла над городом заря" - идиотская абсолютно! Однако... я ясно почувствовал, что, несмотря на то, что все это очень плохие вещи, это все-таки лучше, чем подражать "битлам". А поскольку я все это предлагал, а ребята говорили: "Зачем нам все это нужно?" - я, в конце концов, понял: для того, чтобы исполнять свои вещи, необходима своя группа. Иначе, если ты просто на равных, то тебя никто не слушается. То же самое происходит, если люди не твои единомышленники. Поэтому за мной ушли оттуда и Донцов, и Дегтярев... И вот в начале 66-го года, кажется, в марте, появились "Скоморохи" в составе меня, Володи Полонского - барабанщика и Саши Буйнова, игравшего на клавишных; причем выступали мы без бас-гитариста. Так я сделал свою группу "Скоморохи"!
- Есть такая фотография: вы сидите на каком-то деревенском заборе... такие все ободранные...
- Это уже год 67-68-й, то есть эта фотография появилась уже попозже. "Скоморохи" начали играть свою музыку, однако за это денег еще не платили, поскольку на танцы не звали, а просто бит-концерты были еще не в моде. Однако без денег продолжать новое дело не было никакой материальной возможности, и поэтому Донцов, Дегтярев и я снова созвонились и создали параллельную с западным репертуаром группу для танцев под названием "Лас-Панчос", которая и начала давать мне кое-какие деньги для свободного творчества... "Лас-Панчос" просуществовала чуть ли не до 68-го года, потому что на танцах заказывали только фирменные вещи. "Скоморохи" же выступали в основном на бесплатных или почти бесплатных концертах, интерес к которым только начинал проявляться. Правда, на этих концертах "Скоморохи" пели и импортные битовые песни, но прежде всего "Скоморохи" существовали для того, чтобы "нагнетать" свою музыку, что нам в конце концов и удалось - где-то к году 69-му "Скоморохов" начали слушать и на танцах со своим собственным репертуаром. Тогда, естественно, надобность в "Лас-Панчос" практически отпала... "Скоморохи" быстро становились по-настоящему популярной группой. Нас хотели слушать уже не только в Москве!
Только Градский заговорил о его поездках по стране, как я тут же вспомнил рассказанную мне Шахом и Полонским историю, которая произошла с ними на гастролях в одном из уголков нашего необъятного Отечества.
Однажды вечером, кажется, после удачного концерта, Шах и Полонский, решив отметить свой успех, в номере гостиницы пили шампанское. Ночью Полонскому очень захотелось по-малому. Однако гостиница была для этого дела малоприспособленная - туалет находился черт его знает где, и поэтому бедному барабанщику ничего не оставалось, как воспользоваться бутылкой из-под шампанского, а чтобы не пахло - закрыть ее пробкой. Так он и сделал, а бутылку машинально поставил на стол. Утром, когда они еще спали, явился Градский и, вышагивая по привычке по номеру, взялся что-то азартно и во весь голос доказывать, хотя никто с ним не спорил, потому что считалось, что спорить с ним бесполезно - все равно ему ничего не докажешь. Доказывал он сам себе, доказывал, да так наговорился, что под конец буквально запекся. И не успел Полонский рта раскрыть, как Градский, выдернув пробку, большим глотком прямо из горла хлебанул содержимое стоявшей на столе бутылки... Какое-то мгновение он стоял с полным ртом, раздутыми до шара щеками и соединенными в одну точку губами, видимо, раздумывая: глотать или не глотать? В конце концов разом все выплюнул со словами: "Ну и шампанское у вас! Не шампанское, а моча какая-то!"
Вспомнив эту историю, я чуть не заржал, как дикая лошадь Пржевальского. Однако, взглянув на Градского, еле-еле ограничился улыбкой, тем не менее ни с того ни с сего для него разодравшей мой рот до ушей. В глазах Градского проскочило жуткое недоумение, дескать, что это с ним? Я же ему историю "Скоморохов", а не какую-нибудь комедию рассказываю. Я принял надлежащий вид с мыслью: все это было давно и, если хотите, неправда! Мы были дерзки и очень молоды. Дурачились вовсю. И по молодости нас не угнетали никакие "шутки" судьбы, ибо среди нас царил и все сглаживал веселый и бесшабашный рок. И Градский для нас всегда оставался настоящим Градским. Вперед, Саша! Саша, вперед! Да здравствует наш рок! ...Неожиданно Градский заговорил со мною на "вы"... Но вскоре само собой все как-то встало на свои места, и я тут же сказал:
- Саша, ты меня извини, тут такое дело... Помню, сидели мы все вместе в ресторане ВТО: ты, Лерман, Шах, Эдик Касабов и я... И вот зашел спор насчет песни "Синий лес - до небес". На тебя очень активно нападали, дескать, мелодию песни ты содрал с гимна Германской Демократической Республики...
- Все было наоборот. Этот гимн Германской Демократической Республики никто из этих людей - ни ты в том числе - вообще не слышали.
- Как это?
- Дело было не так! Мы сидели за столом - эту встречу я помню,- мы обсуждали, что у какого-то исполнителя вещь на кого-то похожа. И я сказал следующее (я, кстати, это говорю всегда - это происходит иногда даже подсознательно): я написал песню "Синий лес", а спустя четыре или пять лет случайно услыхал гимн ГДР, а там несколько нот из моей вещи. Причем очень мало нот, но этот мой оборот в точности повторялся там. Это говорит только о том, что мы иногда сдираем что-то, даже не подозревая, что мы это сделали... Потому что главное в "Синем лесе" не это!.. Та-да-да-да-да-да-да... Та-да-да-да-да-да-да... А в гимне: "Ти-ди-ди-ди-ди-ди-ди... Ти-ди-ди-ди-ди-ди-ди..." Это же не совпадает?! А дальше (опять напевает)... Это все, что у нас совпадает! Но даже для меня, как человека щепетильного, это уже много. Я хотел бы, чтобы у меня ничего не совпадало! Например, в моей песне о Высоцком есть кусочки, которые совпадают с мелодиями самого Высоцкого, которые даже в чем-то совпадают с песней из фильма "Офицеры". (Вновь напевает.) А дальше идет другая музыка. Но это можно делать, потому что это песня о Высоцком, передающая его интонации. Это все на композиторском языке называется "имитацией". Например, у меня еще есть песня "Подражание Окуджаве", которая начинается так (Снова напевает.): "Виноградную косточку в землю зарою..." - и дальше идет другая музыка. И у меня другая... У него этого нет, но, поскольку эта песня называется "Подражание Окуджаве", я через музыку пытаюсь соединиться с его временем... Короче, это обыкновенный художественный прием!
- Все понятно! Саш, уходим от этой темы! - пытаюсь перебить его я, но не тут-то было. Я замолкаю. Градского не переговоришь. В который уже раз он начинает активно объяснять ситуацию с "Синим лесом". А я специально несколько раз пытаюсь поднять иной вопрос - я говорю: "Ясно! Пошли дальше... Ясно! А не самое ли время перейти к новой проблеме... Ясно! Давай поговорим про что-нибудь другое..." Однако Градский меня уже совсем не слышит - он уже весь в доказательствах... Короче, он уже весь - Градский! И его бесполезно останавливать... Ничего не остается, как замолкнуть и ждать, ибо, пока он не выговорится, его не остановишь. Молчу и жду. И, как только он улавливает, что с ним уже достаточно долго не спорят, он тут же в своих доказательствах ставит точку... Однако на этот раз - ради книги - я с удовольствием продолжаю его слушать и сопоставлять с тем, что он говорил до этого. Сопоставляю и нахожу массу кричащих противоречий, однако в этом - весь Градский! Знаете, я бы сказал: в этом для меня - вся его прелесть!
- То же самое в "Синем лесе",- все еще продолжает свои доказательства Градский,- иногда мы даже сами не помним, где и что мы заимствуем, поскольку вокруг нас постоянно столько музыки, что мы не можем вспомнить, что и где взято. И вот, чем более эрудирован человек, чем он старше, тем он создает вещи менее похожие... Теперь у меня получаются вещи, которые практически можно назвать только моими! Очень редко кто-то может меня упрекнуть в каком-то взятом у кого-то обороте, потому что теперь я больше "знаю!!!(???)
- Послушай! Что-то мы никак не можем о Бергере договорить? Скажи прямо! Какое он впечатление производил на тебя? Что он из себя представлял?
- Впечатление? Сногсшибательное!!! Очень он мне тогда нравился! Но!!! Он никогда ничего не сделал своего. Сейчас - а я его вновь недавно "живьем" слушал - он, честно говоря, мне меньше понравился. Кстати, и всегда, когда он пел по-русски, это было неинтересно по сравнению с тем, как гениально - я считаю - он пел по-английски. Как он пел рэй-чарлзовские вещи! Как он пел Тома Джонса! Это просто невозможно вспоминать без слез! Это действительно замечательно было! Но как только он начинал петь по-русски - все: его, так сказать суперталант поникал... у меня в глазах. Он терял практически все.
Во всяком случае, я помню, как мы однажды в городе Владимире друг другу целый час пели ночью... Вначале он пел под рояль мне, а потом он сел в зал, и я ему пел. Тогда мы прилично выпили и где-то часов до трех друг другу после концерта пели песни... Представляешь себе? Кстати, недавно, когда мы с ним встречались и выпивали, я понял так, что он эти вещи помнит! Может, не всем про это хочет рассказывать? Не-е-е зна-а-а-ю!
- Саша, а вот когда ты тогда слушал Бергера, ты себя не чувствовал перед ним как начинающий перед профессионалом?
- Ну как такое может быть? Я начал петь раньше, чем он.
Я в 63-м году начал петь, а он - в 66-м.
- Ну а в Гнесинское когда ты поступил?
- В 69-м. А он-то никогда ничего не оканчивал.
- Как?
- А вот так! Он учился в Гнесинке на первом курсе, и его выгнали после первого курса. И потом он был в училище, а я-то... институт оканчивал. Конечно, и то, и другое - имени Гнесиных, но между училищем и институтом, наверное, есть разница? Как ты думаешь? (Строит игривую гримасу и подмигивает.) Не-е-ет. Он певцом для меня, перед которым я хоть в чем-либо преклонялся, никогда не был! Я всегда считал себя равным, а может быть, и лучше. Я на русском языке всегда пел гораздо лучше, чем он! И всегда пел на английском языке хуже, чем он, как мне казалось...
- Я помню, шли активные разговоры, что ты... чуть ли не ученик Бергера? Например, помню, мне Эдик Касабов что-то такое говорил...
- По-моему, только идиот может такую глупость говорить - я никогда его учеником не был!
- Вот и Стас Намин считает, что между вами нет ничего общего...
- Правильно он считает,- не дает договорить мне Градский.- Но я тебе могу сказать еще вот что,- начинает он свои обычные дипломатические ходы по доказательству и защите собственной значимости,- я могу сказать, что у нас с Леней, насколько я понимал, было очень близкое общение! И к тому времени... получилось как? Это очень просто все объяснить - в чем тут суть?! Дело в том, что я такой же его ученик, как... и он - мой. Значит, когда люди общаются и один из них очень любит соул-музыку и Тома Джонса - это Бергер - и не любит русские вещи петь, а другой очень любит петь песни на русском языке - это я - и любит вместе с тем "Битлз", "Роллинг Стоунз", рок-н-ролл, Тину Тернер и, скажем, Эллу Фицджералд, то, когда мы общаемся, мы, естественно, влияем друг на друга... Понял? Например, я его, ну не знаю - учил не учил - ...ну просто я ему показывал музыку "Битлз" и "Роллинг Стоунз" и приучал его к такой манере исполнения...
Но... (Уже кричит Градский.) Бергер показывал мне соул, и я неоднократно поэтому в интервью мог сказать - вполне! - что приучил меня к соул-музыке именно Бергер... А ученик... Это вот у меня здесь ученики учатся - это мои ученики!
- Я с 79-го года преподаю в училище, у меня появились и сейчас есть несколько учеников и в институте. По классу эстрадного вокала.
- Да-а-а,- говорю я, а сам думаю: "Получается: Бергер - гений! Но Градский - выше Бергера!"
Вероятно, все, достаточно знающие Градского, читая это место, сейчас давятся от Сашиных слов - как он учил Бергера петь... по-русски! Однако, видимо, решив, что на этот раз, пожалуй, хватил многовато лишнего, Градский добавляет:
- Бергер мне нравится как исполнитель английских и американских вещей - безоговорочно! Больше... никогда мне никто не нравился! Я могу тебе сказать совершенно откровенно, что... Дело вот в чем... Понимаешь, какая штука... Я сейчас, быть может, буду хвастаться в чем-то...
- Хвастайся! - буквально подпрыгиваю я.- Я люблю, когда ты хвастаешься!
- Ради бога... Но мы в какой-то момент опередили всех на десятилетие! Я считаю...
- Кто мы?
- "Скоморохи"!!!
- Ага... Разумеется, в России?
- Ну, конечно, в России - я ж не в Америке живу... В чем это заключалось? Это я абсолютно четко знаю, в чем! В том, что мы уже имели свой, русский, репертуар в 68-м году. Полностью свой! И это был рок-н-ролл, хотя мы называли это бит-музыкой. За нами - только "Машина Времени"! Все попытки у других сочинять что-либо на русском языке были довольно-таки редкие.
- А "Цветы"?
- "Цветы" - это не рок-музыка!
- Бит-музыкой-то это можно назвать?
- И бит-музыкой это назвать нельзя! Это музыка ВИА. Это красивая, очень хорошая музыка, но... Стас?! Я не знаю - при мне он никогда не говорит, что он играл рок-н-ролл. Он играл рок-н-ролл в 68-м году, когда был соло-гитаристом в своей группе...
- В какой?
- Ну в той, которая у него была... Я уже сейчас не помню, что у него была за группа! И вот тогда он играл и пел настоящий рок-н-ролл, и причем очень прилично играл. У него уже тогда был очень хороший усилитель... Однако когда Стас сделал "Цветы", это была команда, совершенно не рассчитанная на исполнение рок-н-ролла. Это была группа, которая играла просто красивые эстрадные песни. И они, кстати сказать, хотя и являлись ВИА - вокально-инструментальным ансамблем,- они очень отличались от стандартного ВИА, потому что у них был свой автор музыки, Дьячков, и свой поэт Онегин-Гаджикасимов, то есть, в общем, они как бы в эстраде нашей явились таким прообразом всех ВИА, у которых был свой репертуар. Ну, конечно, все равно это было после "Песняров" спустя три-четыре года. Однако из московских групп, которые первыми выпустили пластинку, что называется состоящую из "своих ребят", они действительно в этом смысле были первыми.
- Но ведь ты тоже был одним из тех, кто первым выпустил пластинку с собственными песнями?
- Да. Но моя пластинка была первой рок-н-ролльной пластинкой!
- "Синий лес - до небес"? Ну какой же это рок-н-ролл?
- А что ж это, по-твоему? - Неожиданно начинает напевать одну из песенок "Битлз" и затем спрашивает: - А это что такое - по-твоему?
- Знаешь, Стас, судя по всему, считает, что "Битлз" - это не рок-н-ролл!
- Это-его проблемы! Он может так считать, а я считаю по-другому...
- Ладно. Тогда скажи мне, пожалуйста, как это Юра Фокин, чистейшей воды рок-ударник, оказался вдруг в ВИА "Цветы"?
- Ну это просто так получилось, потому что проходит время, понимаешь? А для группы, в которой я играю, я всё больше и больше "тяну одеяло на себя". Это естественны" процесс - музыканты в группах все время меняются. Игорь Саульский, например, играл и в "Машине Времени", и в "Араксе" играл, и со мной играл... А потом у меня как получилось? Я ведь году в 72-73-м начал становиться мэтром - знаешь? К этому времени я уже записал вот эту маленькую синенькую пластинку "Синий лес", где практически я даже на барабанах сам играл...
- А "Гимн "Скоморохов" написан тобой или же всем содружеством "Скоморохов"?
- Это моя вещь, в которой есть "припевчик" Саши Буйнова- маленький такой, несколько нот, а стихи Валеры Сауткина. У нас это было обычным. Например, была вещь у Шахназарова "Бобер", в которой мой аккомпанемент и аранжировка. А в песне Саши Буйнова "Шелкова ковыль трава-мурава" - мое трехголосье. А вот Юра Иванов, например, будучи моим гитаристом, в работе над русскими песнями для моей пластинки тоже помогал мне разными идеями. Так что, когда группа есть группа, никогда не бывает, что ты уж совсем сам все пишешь, понимаешь? Люди в группах всегда как-то помогают друг другу. Скажем, у Саши Буйнова к песне "Вместо слов ненастоящих, наштампованных давно...", к песне об Аленушке, я приделал какие-то свои "минизмы", то есть своеобразные украшения для пения. Однако "Песня об Аленушке" осталась буйновской вещью. Просто мы так решили: чьего участия в песне больше, чья идея - того и песня!