Just advertisingThe singer's voice ringing in prohibitively high register, his hatred, strength, faith! This episode of the vocal instrument then becomes - a kind of montage of several layers of music and noise. The basis of the whole - a bass ostinato rhythm (synth and drums). «The upper floors of the» built from the same time sounding the three greatest pieces of classical works, «Mass,» Bach's «Requiem» by Mozart and «The Rite of Spring» by Stravinsky... Read more - Songs on the music and arrangement and the music!


Александр ГРАДСКИЙ:
"Транквилизаторы мне не помогут"

Неделя №2, 1998

Татьяна РАССКАЗОВА
Живая коллекция
Градский - не фамилия. Градский - это статус. А может, и диагноз. Во всяком случае, избыток жизненной силы у патриарха русского рока налицо. Например. Будучи стихийным патриотом и неподконтрольным энтузиастом, в своем летнем концерте в Зале Чайковского он спел "Боже, царя храни" на собственный, новый текст. Градский полагает, что данное сочинение достойно стать гимном России, однако гимн не может быть учрежден сверху, а поначалу должен укорениться в среде народной. Чтобы это случилось, мистер Русский Рок надеется договориться со спартаковскими болельщиками: пусть скандируют во время матчей. Да и на радио записать его невредно: дабы начинать и заканчивать им вещание - как некогда гимном Советского Союза.

- Чувствуется, вы прочно обосновались в этой славной квартире в центре города. Но почему-то не слышно звонких детских голосов: помнится, некогда предполагалось, что здесь будет ваш офис и что вы наберете группу юных талантов - обучать музыке и пению по собственной системе...
- А это обязательно случится. Просто я только недавно закончил ремонт, да и благими намерениями сыт не будешь.
- Гордость одних домов составляет пиджак Мика Джаггера, отраду других - стило Иосифа Сталина, а есть ли и в вашей квартире некие реликвии?
- Нет у меня никаких реликвий. И никогда в жизни не было. Но и случайных вещей тоже не держу.
- Можете рассказать историю любезного сердцу предмета?
- Да зачем мне нужна вся эта чушь? Вам что, спросить больше нечего?
- Вы хотите, чтоб я вас только о творчестве пытала?
- Я вообще ничего не хочу - не я же вам позвонил. Ну чего вам от меня? Чтоб я про предметы рассказывал? Это неинтересно.
- Тогда расскажите про горькую судьбину кинотеатра "Буревестник", который вы получили под свой будущий музыкальный театр. (Если вам, конечно, не надоело: о нем в каждой публикации поминают).
- Что значит "расскажите"?
- Кажется, еще в 92-м состоялся судебный процесс, где вы без адвокатской помощи защищали свои права на это здание. А служащие кинотеатра их оспаривали.
- Закончился он полтора года назад. Судебный процесс - дело более сложное, чем мне в моей эйфории казалось поначалу. Нужно было придумать хитрый адвокатский ход, чтобы выиграть дело. Теперь появилась возможность вкладывать деньги в проект реконструкции, в оформление сметной документации. Средства мне выделяются, но, в общем, не такие уж большие, чтобы все это быстро завертелось. А я не хочу положить свою жизнь и здоровье на строительство городского здания за свой собственный счет. Поскольку я привык, что в нашей стране никто ни за что "спасибо" не говорит, то больше я дурачком не буду. Хватит.
- Что вы такое сделали, за что вам "спасибо" не сказали?
- А зачем вы сюда пришли-то? Если б дело обстояло иначе, вы бы у меня интервью не брали, а обратились к другому человеку.
- По-моему, поклонники изъявляют вам благодарность самим фактом приобретения ваших дисков и билетов на концерт. Какое еще "спасибо" вы имеете в виду?
- Ну "спасибо" - это же так, фигура речи. Я имею в виду, что те, для кого работаю, в какой-то форме должны дать мне почувствовать их признательность. А если я этого не ощущаю, становится лень трудиться бесплатно или на чужого дядю - я хочу работать только на себя.
- Похоже, что вы сейчас ничего нового не пишете, а кроме строительства занимаетесь лишь изданием избранных сочинений?
- Издательская работа - достаточно трудоемкая, но за четыре года я выпустил десять наименований дисков, плюс - две пластинки в Японии. Пишу мало, это правда, никаких работ, связанных с новыми музыкальными идеями, у меня нет. Да, еще занимался фильмом - это мой концерт, прошедший два года назад в "России". Я его снял, отмонтировал, вычистил фонограмму, выпустил к нему пластинку и, наконец, сам фильм. Тот, что Российское телевидение купило и летом показало.
- Вы до такой степени заняты, что даже отказались от предложения респектабельной американской видеокомпании сняться в полнометражном документальном фильме "Mr. Soviet Rock"?
- Конкретно мне ничего серьезного на эту тему не предлагали - да мало ли кто чего болтает?
- Известно, что некогда вы спели Звездочета в "Золотом петушке" на сцене Большого. А правда ли, будто имело место приглашение на главную партию в некоем бродвейском спектакле?
- Дальше разговора дело не пошло. Но мои японцы, с которыми я связан контрактом, хотят меня туда задвинуть - ну как бы перепродать. Вообще, чтобы петь на Бродвее, нужно серьезно заниматься карьерой: ехать туда, снимать квартиру и ходить пробоваться. В принципе, если поставить такую цель, то через полгода я мог бы получить партию в спектакле. Но на всех стульях разом не усидишь.
- Я обнаружила, что в 76-м году нон-конформист и возмутитель спокойствия А. Градский, как ни странно, приветствовал в печати постановление ЦК КПСС о работе с творческой молодежью. Интересно, зачем ему это понадобилось? Чтоб на "Братиславскую лиру" выпустили?
- Да просто мне позвонили из газеты и спросили: "Одобряешь ли ты действия руководства?" Я сказал: "Конечно, одобряю". А дальше они все сами написали.
Дело в том, что после этого постановления комсомольским органам - скажем, райкомам - разрешили учреждать всевозможные клубы по интересам. Чем мы вскоре и воспользовались, создав рок-клуб. (По стране их появилось множество). Идея была простая: раз ты занимаешься новой музыкой, к которой настороженно относятся идеологи режима, способные запретить твой концерт в каком-нибудь Свердловске, то тебе нужно на этой самой музыке поставить государственную печать. И это действительно помогало. Мальчишки в провинции, которым не давали играть рок-н-ролл, показывали начальникам мои пластинки с грифом "Министерство культуры" и статьи, которые писал я и писали обо мне. Мол, в Москве эту музыку одобряют, а вы чего? Для очень многих это была возможность утвердиться в своем городе.
- В консерватории вы учились композиции у Хренникова. Любопытно, как классик реагировал на ваши музыкальные идеи, по тем временам, наверное, радикальные?
- Да прекрасно реагировал, достаточно сказать, что я сдавал в качестве курсовой свою рок-оперу "Стадион". Правда, больше четверки за первый акт не получил, но для консерватории даже это было уму непостижимо.
- Скажите, когда вы не были еще знамениты...
- Это когда ж?
- Ну, положим, когда не написали еще музыку к картине "Романс о влюбленных"...
- Да я сразу стал известным, лет в 14-15.
- Ну так и поведайте, как следовало одеваться "властителю дум"? Каков был ваш джентльменский набор на заре туманной юности?
- Да на хорошие шмотки не было денег вплоть до 26 лет. Первые джинсы привез мне дядя из Америки. Он танцевал в Моисеевском ансамбле, соответственно - выезжал на гастроли. И всегда поддерживал нашу семью. Так что, хотя мы вчетвером жили в восьмиметровом подвале, заграничных тряпок у меня было довольно.
- Вы и в те годы были самодостаточны или джинсы престижной фирмы все же добавляли вам уверенности?
- Я помню, дядя привез две пары штанов: одни из простого материала, но с большим количеством заклепок - очевидно, копеечные, а вторые - "левис". Так я считал, что штаны с заклепками - полный отпад, а "левис" носил постольку-поскольку. То есть не было представления о том, что такое "престижно", я вообще такого слова в обиходе не помню.
- Но вступить в Союз композиторов, верно, все-таки было престижно - иначе зачем вам это понадобилось? В "Балалайку"-то, думаю, вас и без ксивы пускали.
- Послушайте, я еще раз повторяю: все было подчинено тому, чтобы придать моим музыкальным занятиям легальный статус. Сюда входила и профессиональная работа в какой-нибудь филармонии, и попытка вступить в Союз (куда меня, кстати, пригласил Колмановский), и утверждение репертуара Министерством культуры. У меня же были случаи, когда я с песнями на стихи Саши Черного, с "Памяти Высоцкого" ездил по городам и весям, и если ко мне прикалывался какой-нибудь обкомовец, предлагая чего-то не петь, я совал ему в нос московскую программу с печатью и говорил, что она утверждена, что я не могу отклоняться. Конечно, я был хитрожопый. Не более хитрожопый, чем начальники, но достаточно хитрожопый, чтоб со мной считались.
- Известно, что вы познакомились с нынешней женой на спектакле в Щукинском училище. А можете рассказать, как встретились со своей прежней супругой Анастасией Вертинской и чем поразили воображение столь неординарной женщины? Верно, в рассуждения о Набокове пустились?
- Я в свои тогдашние 27 лет, признаться, и не слышал такого имени, это как раз Настя меня приобщила. А познакомились на вечеринке в одном доме. Я пытался за ней приударить, но из этого ничего не вышло. Зато полгода спустя у меня был концерт в спортивном лагере МЭИ под Алуштой. Настя же, как выяснилось, отдыхала в соседней деревеньке с сестрой и друзьями, и кто-то ей рассказал про концерт. Ну а Крым, жара, вино, море - сами понимаете, как они действуют... Она вышла на дорогу, поймала попутный грузовик - ЗИЛ-130 - и приехала ко мне в лагерь.
В это время я, вполне кирной после ночных возлияний, сидел на берегу моря в рассуждении, не броситься ли в воду, дабы охладиться. Вдруг рядом возникает девушка в домашнем халате, поддатая, в треснутых, как у булгаковского персонажа, очках: "Вот так мы, значит, отдыхаем?" Я поначалу даже не понял, кто это такая. А когда понял, то очень удивился. Словом, у нас как-то сразу, без напряжения, без усилий с чьей-либо стороны, начался роман. Мы как бы слились в крымском экстазе. Попали на какую-то безумную пьянку в лагере, шатались по горам, ели барана, пили вино, вполне датые ездили по дорогам и просто очень сблизились...
Потом я укатил в Москву - я был на своей машине, - а она должна была прилететь через пару дней. Договорились, что я ее встречу. Однако, немного не доехав до московской окружной дороги, я вдребезги разбил автомобиль, который перевернулся от полувстречного удара в грузовик. После чего пришлось послать Насте телеграмму, предупредив, что встретить не могу, поскольку Аннушка разлила подсолнечное масло, но я жив и здоров. Короче говоря, ее встретил и привез домой Олег Николаевич Ефремов, она тут же пересела в свою машину и приехала за мной. А мы с друзьями как раз выпивали по случаю чудесного спасения от неминуемой гибели; она посадила меня в машину и увезла к себе. Так я у нее и остался.
- Однако не навсегда. Есть версия, что вас невзлюбил ее сын, в котором она души не чает. Так что в конце концов пришлось расстаться.
- Глупости. Глупости собачьи. С кем у меня сохранились прекрасные отношения, так это со Степой. Я, конечно, был "маминым мужем", очень неопытным по части воспитания детей, но сразу инстинктивно почувствовал, что парень нуждается в общении с настоящим отцом. Пару раз я даже разговаривал с Никитой - в том смысле, что неплохо бы ему зайти.
- Может быть, Михалков не хотел мешать вам с Настей?
- Я не могу этого утверждать, но мне было видно, что их парень переживает. Десять лет - это уже непростой возраст. Я, конечно, старался быть ему приятелем, но каких-то вещей тогда просто не мог понимать и, наверное, допускал ошибки в общении.
Самое интересное, что по прошествии многих лет Степа пришел ко мне за кулисы после концерта и неожиданно наговорил массу хороших слов: что он меня всегда вспоминал и так далее. Я думаю, это еще и потому, что у нас с ним был общий друг - его бабушка Наталья Петровна Кончаловская, мама Никиты и Андрона.
- Почему-то кажется, что она была внутренне одиноким человеком.
- Мне трудно об этом судить. Могу лишь сказать, что добиться расположения этой замечательной женщины было очень непросто, но если она к кому-то благоволила, то оказывалась потрясающим товарищем. Она прекрасно знала языки, профессионально разбиралась в искусстве и, конечно, сыграла огромную роль в воспитании сыновей - они часто с ней советовались. Кстати, очень любила музыку и была автором некоторых стихов к моим песням...
- Скажите, чему самому главному вы научились в жизни и каких при этом лишились иллюзий?
- Научился учиться. Теперь я абсолютно убежден, что человек развитый, желающий самосовершенствоваться, может добиться чего угодно. И кем угодно стать. Я, например, мог бы спокойно стать адвокатом. Да, собственно, и стал им, когда понадобилось, - специалистом по нежилым помещениям. Точно так же, как научился разбираться в строительстве, бухгалтерском деле, руководить людьми.
А иллюзии... От иллюзии служения Отечеству я, к несчастью, и теперь не избавился, хотя понимаю, что это только иллюзия. То есть, я действую, как и прежде, но уже знаю, что это неразумно.
- Вы могли бы рассказать о самом черном предательстве, которое вас постигло?
- Меня? Никогда не расскажу.
- А сами способны испытывать угрызения совести?
- Где?!
- Ну не ощущаете ли раскаяния в неких своих действиях или словах?
- Иногда.
- Вообще-то не похоже.
- Не могу сказать, чтоб так уж сильно расстраивался, но некоторые собственные поступки мне были неприятны.
- Вы совершали их сознательно?
- Не подумавши. Потом пробовал загладить - не выходило.
- На первый взгляд вы человек независимый. Но быть может, существует некая сладкая зависимость, которую все же испытываете?
- Очень сладко, например, зависеть от моей дочери. Она единственная, кто... Даже жена не может мной так командовать, как Маша.
- А как насчет зависимости, весьма распространенной в среде рок-музыкантов? Я имею в виду наркотики.
- Ко мне это отношения не имеет. Когда-то, лет в 20, мне дали попробовать анаши, я покурил, не поймал никакого кайфа и больше экспериментов не повторял. Просто я знаю, что наркотики, транквилизаторы ни в чем не могли бы мне помочь.
- Тогда что можно считать вашей самой скверной привычкой?
- Хм... Курить не курю, на красный свет практически не езжу... Дурная привычка? Разве что излишняя резкость, темпераментная реакция, даже грубость, наверное.
- А каким способом боретесь с лишним весом?
- Если очень нужно, могу сбросить до 18 килограммов за полгода. Диету знаю. Но я самый худой тенор в мире, Паваротти весит раза в полтора больше. Вообще, имея 5-7 лишних килограммов, легче петь, чтоб вы знали. Для голоса больше мышечной опоры. И потом у меня ж не сало, я же мясо наедаю.
- В Штатах существует вечерняя школа, где людей обучают изобретательным (но в рамках закона) способам мщения обидчикам. А как поступаете вы, если хотите кого-то наказать?
- Просто мысленно произношу: "Я лишаю вас счастья общения со мной". И лишаю.
- По какому существенному поводу вам случилось в последние годы сказать: "Да на фиг мне все это нужно"?
- Например, по поводу преподавания в ГИТИСе, где я был профессором, завкафедрой вокала. Мы разошлись с руководством во мнениях. Я считаю, что актер музыкального театра должен прежде всего уметь петь, иначе ни в какой театр его не возьмут. Даже если он очень хорошо дерется на шпагах или проявляет себя как драматический артист. Вообще ГИТИС - это вотчина музыкальных режиссеров, которые, на мой взгляд, через школу мстят всем на свете театрам за то, что их там ни в грош не ставят. Но нужно быть по крайней мере выдающимся режиссером, чтобы на что-то претендовать. Люди же, с которыми я столкнулся, вполне малоталантливы, почти никто из них не понимает в музыке. Исключение составляет Саша Титель, с которым я дружу, - он знает свою профессию. Но я по пальцам могу сосчитать настоящих оперных режиссеров.
Короче говоря, на каком-то этапе мне показалось, что в ГИТИСе просто хотели использовать мое имя для поднятия престижа кафедры. И я ушел.
- Закончите, пожалуйста, фразу: "Я считал бы себя неудачником, если бы...".
- Если б не был в жизни столь удачлив.