Alexander Gradsky - Unofficial site

• Biography
• Discography
• Songs
• Movies
• Publications

Отшельник эпохи тотального стёба По материалам: NovayaGazeta.Ru 1999

Найти тайную резиденцию Александра Градского достаточно сложно, хотя «спряталась» она в самом центре Москвы, на Тверской улице, метрах в ста от популярного клуба «Бункер». В этом уютном месте певец скрывается от тех, кого не хочет видеть. Собственно, и бывает он в основном здесь, поскольку живет достаточно замкнуто, а если и делает исключения из этого правила, то лишь для журналистов и организаторов концертов. Бывает это нечасто. Журналистам большинства изданий он отказывает, пригласить же его куда-нибудь выступить — удовольствие недешевое. Желающих это сделать набирается не более одного — двух человек в месяц...

— Куда вы пропали? Вас почти невозможно увидеть по телевизору, услышать по радио, увидеть объявление о вашем концерте.

— Чуть больше года назад я играл в «России», так что вряд ли это можно назвать «пропал». По-моему, это нормальная степень регулярности появления. По клубам я не играю, потому что там просто не платят. В FM-формате в основном транслируется то, что оплачивается, то есть люди покупают себе рекламу, а транслировать то, что я делал, делаю и буду делать, — не совсем выгодно тем, кто все эти группы пропихивает. Я знаю, некоторые заинтересованы, чтобы нескольких людей в FM-формате не было, причем меня — в первую очередь. Потому что если часто крутить мои произведения, то будет сложно навязывать то, что навязывается сейчас за деньги. То есть конкуренция будет не в пользу тех, кто покупает себе эфиры, если рядом с этим будет транслироваться то, что явно сильнее. Не будет эффекта от вложенных средств.

Потом есть традиционное предубеждение людей, руководящих радиостанциями. Это, как правило, за редким исключением люди с низким вкусом, они отнюдь не являются людьми высокой культуры и занимаются бездумной, безграмотной, быдловатой, хамоватой трепотней. Причем все, что я сейчас перечислил, можно услышать и из уст умных людей, работающих на радиостанциях, их там не так уж и мало. Но они полагают, что в этом сегодняшний стиль, идиотско-приколистый. Считается, что это модно, это круто, это хорошо. А я считаю, что это отвратительно, совсем не круто, дешево и плохо. Но мое мнение ничего не может изменить, потому что люди элитной культуры, к каковым я хотел бы себя относить или по крайней мере каковым хотел бы являться, всегда были в очень серьезном меньшинстве. Они не могут надеяться более чем на 50 — 100 тысяч поклонников на всю страну. Если больше — значит, об элитности трудно говорить. Но можно быть народным любимцем, будучи человеком элитной культуры и набрать 7 —10 миллионов поклонников только за то, что хорошо поешь, у тебя хорошие данные и хитрые глазки. Не понимают величины умения, но чувствуют, что тот или иной певец или певица — мастера своего дела. И любят этого человека просто подсознательно, не всегда понимая сути его таланта. Отсюда вывод: таким людям, как я, в принципе, наплевать, показывают ли их по телевидению или нет, крутят их по радио или нет.

— Вы недавно играли на 30-летии «Цветов», но это выступление скорее исключение, поскольку создается впечатление, что вы словно сторонитесь людей, объединенных с вами одним и тем же лейблом «звезд русского рока».

— Есть некие отношения между людьми, которые знают друг друга более 30 лет, и есть ситуации, когда я просто не могу отказать. Но это ни о чем не говорит, ни о какой связи. Это просто товарищеские отношения, не более того.

Я старше их всех, причем даже не всегда старше именно по возрасту, просто я начал серьезно играть намного раньше, чем все они, и намного раньше сформировал то, что я называю своей музыкой на русском языке. Эти ребята появлялись один за другим, разница между появлением их групп незначительна — от одного до пяти лет. А между тем временем, когда я начал играть, и началом, допустим, «Машины времени», — семь-восемь лет. Это очень серьезная разница, за это время много воды тогда утекло.

— Последнее время вы не очень много пишете?

— Я смотрю, сколько я сделал... Там много всего. Каждая хорошая вещь дается с большим трудом, потому что я не позволяю себе сделать плохо. И в то же время я знаю людей, которые издали сейчас по нескольку десятков пластинок с различными вариантами своих песен, где 7 — 8 основных попевок и все остальные 400 песен в той или иной форме повторяют эти 7 — 8. Подобных альбомов я мог бы и 200 написать, но это не музыка, это совершенно никуда не годится. Я, наверное, уступаю по количеству альбомов уже многим исполнителям, но качество того, что делается этими людьми, просто чудовищно. Плохо сыграно, плохо спето, а главное — в одну дуду, на манер восточного акына: что увижу, о том и пою.

— Вы, кажется, вообще склонны к негативным оценкам...

— Я пессимист. По-моему, лучше быть здоровым пессимистом, чем больным оптимистом. А потом, чему радоваться? Ситуация же чудовищная. Все эти «мумии» тролля и одновременно Земфиры под «чаи вдвоем»... Люди не поют, не играют, не сочиняют, говоря высоким штилем. Люди стилизуются, придумывают феньки и фишки, кривляются. Все это было бы хорошо, и стеб, наверное, дело хорошее, но только если есть какие-то высокие образцы, над которыми можно стебаться, посмеиваться. Во времена, когда посмеивались братья Жемчужниковы и А. К. Толстой, была великая русская литература и великая русская музыка. Когда в обществе существует понимание, что есть великие образцы нравственности, морали, поэзии, музыки, изобразительного искусства, тогда совершенно свободно и легко могут существовать любые формы издевательства над этим пафосом, и это весело и прекрасно. Но когда есть только стебалово, а за ним — только надстебалово и издевательство над издевательством, то становится ясно, что за этим дерьмом ничего нет.

Меня даже больше радуют сейчас какие-то самодеятельные исполнители, глядя на которых, мне кажется, что если с человеком поработать, то он мог бы стать хорошим певцом. Недавно я случайно видел одну певицу в кафе, и она показалась мне талантливой, но что с ней будет дальше — неизвестно.

— Музыка в песне играет для вас большую роль, чем текст?

— Музыка для меня играет большую роль, чем текст. Но не большую, чем стихи, А то, что я сейчас обычно слышу, — это даже не текст. Бред какой-то полупьяного ремесленника, недоучки из ПТУ, застрявшего на первом курсе на четыре года, и рыло у него такое же прыщавое, и манеры такие же пошловатые, и гнилые зубы, и причесан он, как парень из-под Кемерова. Разве вы другую картину видите? Неужели вы ждете, что я скажу: ах, какая прекрасная работа певицы X? Когда она взяла великие стихи, на которые я сделал совершенно нормальную вещь 20 лет тому назад, и испохабила их. Не имея на это никакого морального права. Сегодня есть исполнители — при всем моем уважении к их творческому лицу и заслугам, — которые просто не понимают, что есть ограничения в использовании тех или иных стихов, тех или иных музыкальных приемов. Нравственные ограничения. Многие считают, что, раз они известны, талантливы и популярны, никаких нравственных ограничений для них не существует.

— А у вас никогда не было желания как-то поддержать молодежь, которую считаете талантливой? Шевчук, например, сделал в Питере два фестиваля молодых команд, самолично им отобранных.

— Я самого Шевчука поддержал, когда у меня была передача на радио. Грубо говоря, я поставил на нем печать разрешения. И не только на нем, там был впервые почти весь питерский рок-клуб, да и свердловский тоже. В программе «Хит-парад» премьерно было представлено около ста рок-групп и исполнителей всех жанров. Главная задача, которая у нас тогда была, — дать «первую марку», в то время это было очень важно. Любой другой редактор мог дать песню этой группы в эфир, а если бы его стали ругать, он бы сказал: «А я не знал. У Градского это было, значит, я думал, можно и мне». К такой хитрости часто прибегали. Кстати, мой редактор Таня Бодрова сильно рисковала, потому что расстаться с работой можно было очень легко. Достаточно было одного звонка. Что ж, это нормально, если Юра такие вещи устраивает и кому-то это поможет.

— У вас очень высокая самооценка. Может быть, все-таки есть музыканты, с которыми вы считали за честь сыграть концерт или чье творчество вы однозначно поставили бы выше своего?

— Среди советских музыкантов сегодня таких нет. Если не считать классических музыкантов, но это совсем другое дело. К некоторым я отношусь с уважением. К Кобзону, например, он мастер своего дела, настоящий артист. Или к Лене Камбуровой. Но это две-три фамилии и не из моего рок-цеха.

— А под «фанеру» вы пели хоть раз в жизни?

— То есть открывать рот, но не петь? Нет. В концертах — нет, хотя у меня пару раз были съемки на телевидении, но не когда снимается концерт, а когда снимается музыкальный номер, что-то вроде клипа. Тогда технологически ты не должен петь вживую. А так я даже на телевизионных съемках пою живьем. На самом деле это принцип. Непосредственное живое исполнение лучше влияет на зрителя. Экран телевизора — это же не театр, а стена. Если при этом не будет еще и живого исполнения, люди не будут тебя любить, никто не скажет, что ты хорошо работаешь. Именно этим я объясняю тот факт, что все эти 35 лет у меня есть аудитория. Люди знают, что я их никогда не дурил, не обманывал. При этом они привыкли к тому, что их постоянно дурят, и даже с этим соглашаются.

— Вам предлагали участвовать в предвыборных концертах?

— Предлагали. Я всегда отказывался.

— Интересно, с каким чувством вы принимали из рук Ельцина звание народного артиста России?

— Я принимал уже из рук Путина, хотя указ подписывал Ельцин. За четыре месяца со времени подписания указа до вручения награды люди власти успели смениться. Ельцин вручал мне Госпремию за 1998 год. Мне очень было приятно. Я с уважением отношусь и к Ельцину, и к Путину, и к Лужкову. И вообще любая власть — от Бога.

Человек должен себе сказать, что власть, тем более президентская власть — это не то, с чем можно играть, что можно потрогать руками, чем можно манипулировать. А отстраниться, не участвовать, не лизать задницу, но и не хамить власти — это хороший стиль, мой стиль.

— Нет ностальгии по советской эпохе?

— Есть ностальгия по Российской империи, которую ничего не стоило преобразовать в федерацию, официально ликвидировав монархию в марте 1917 года. Вместо этого большевики захватили власть.

— Слушают ли вас за рубежом?

— Да. Не знаю, сколько, но слушают. Диски выходили в Японии, Германии, Швеции, Испании, США. Диски, вышедшие в Японии, продавались во всей Юго-Восточной Азии. Я занял там какую-то нишу и играю в Японии концерты уже более десяти лет. Это приятно, когда приезжаешь в Токио и у тебя полный зал.

— Давно не видно ваших компактов.

— Они всегда в продаже, на каждом углу. Новых действительно нет, только концерт в «России».

— И ничего не готовится?

— Нет.

— Чем же вы тогда занимаетесь?

— Вот интервью вам даю, а если без смеха — я продаю свое умение. Если умею петь — я продаю умение петь. Если я умею сочинять — я продаю умение сочинять. Если я могу дать какой-нибудь совет — я это делаю. А так живу сам по себе, читаю книги. Смотрю телевизор, потому что врага надо знать в лицо. Сделал музыку к фильму «В августе 1944-го» по роману Богомолова, который должен выйти на экраны в ближайшие месяцы. С помощью правительства Москвы пробую построить музыкальный театр. Пока главный вопрос — когда будут работать электричество и канализация, а что получится из этого проекта — точно не знаю. Придумывать начну, когда можно будет сесть в уже готовый зал, оснащенный аппаратурой, светом и прочей техникой. Но я знаю, что люди должны там петь не хуже, чем в Cat's, музыка должна быть не хуже, чем в Fantom of the opera, и звук должен быть не хуже, чем на концерте Pink Floyd. Для этого мне достаточно иметь стены, оборудование и себя самого.

Беседовал Анатолий ОБЫДЕНКИН